– Меня зовут Гийом Тремэн, и я приехал из Франции. Я понимаю, что еще очень рано, но... могу я видеть леди Астуэл?
Слуга не успел ничего ответить. С одного из огромных кресел, стоявших возле камина, поднялся мужчина и направился к нему, тяжело опираясь на трость:
– Позвольте, Седвик! Я сам должен принять этого джентльмена. Прошу вас, месье! Как видите, я ждал вас! Вот почему я здесь. Я здесь как часовой.
– Вы ждали меня?
– Уже много дней... С тех пор, как написал вам...
– Вы были, значит, уверены, что я приеду?
– Она была в этом уверена... Но прошу вас, входите! Поспешим! Мари живет из последних очень слабых сил, и я все время боюсь, что их у нее не хватит. Борьба столь неравна...
Потом совсем другим тоном:
– Вы тоже хромаете?
– Да, немного... Несчастный случай во время верховой прогулки лет десять назад.
– А я недавно, и хромота никак не проходит. Впрочем, это не имеет никакого значения. Наоборот...
Он сказал это таким беззаботным тоном, что Гийом внимательнее взглянул на него. Несомненно, сэр Кристофер имел внушительную фигуру, но плохо выглядел. Землистого цвета лицо с очень правильными благородными чертами, круги под голубоватыми глазами, излучающими доброту, высокая, хоть и немного согбенная фигура. Он был, несомненно, красив даже сейчас, и, почувствовав внезапную ревность, Гийом в душе стал спрашивать себя, насколько любила его Мари-Дус. Стараясь побольше узнать об этом, он повторил его последние слова:
– Наоборот? Почему же?
Англичанин улыбнулся, и эта улыбка как бы вернула ему молодость:
– Вы думаете, мне хочется жить, если умирает мой единственный любимый человек? Мне бы хотелось умереть от ее болезни и одновременно с ней, но Господь решил распорядиться иначе. Я лишь надеюсь, что не надолго переживу ее и скоро соединюсь с ней.
Тремэна охватил едва сдерживаемый гнев. Не удовлетворившись тем, что этот человек отнял его любовь, он уже делал заявку на вечность. Какое счастье еще, что он согласился и выполнил желание Мари, позвав его, Гийома! Значит, он был уверен в своей окончательной победе!
И вдруг он почувствовал себя очень усталым, упавшим духом, почти старым! Ему стал противен этот дом, и он подумал, что Мари, возможно, и не звала его, что все это придумал Астуэл, чтобы сделать его свидетелем той любви, которая связывала его с супругой...
Пока они оба поднимались по лестнице, ведущей на галерею второго этажа, он испытывал какую-то мелочную злую радость оттого, что его соперник – а именно так надо было назвать его – с таким трудом преодолевал ступени в своем ортопедическом башмаке, сковывающем его правую ногу. Если бы Гийом не знал, какую радость он доставил бы ему, он бы убил его, этого англичанина, похитителя его счастья.
Но ему стало очень стыдно, когда тот, широко открыв перед ним дверь, ведущую в бело-голубую комнату, сказал с порога:
– Он здесь, Мари!.. Он только что приехал... Это вас обрадует...
Звук, донесшийся с большой кровати с колоннами, был настолько слаб, как крик птицы, но в нем слышалась такая неподдельная радость, что сердце Гийома растаяло. Забыв о том, где он находился, забыв о муже, он бросился на колени возле кровати Мари-Дус. Но здесь ему пришлось собрать в кулак все свое хладнокровие, чтобы не разрыдаться: Мари превратилась в тень той, что он знал, стала почти бестелесной.
Ее тело было едва различимо под простынями и шелковым одеялом. Кожа когда-то цветущего лица стала прозрачной, черты его заострились. Казалось, что это вовсе не живое лицо, а восковая маска. Только серебристый шелк ее волос остался прежним и живым. Когда она с трудом открыла когда-то зелено-голубые глаза, мягкие и глубокие, то они показались тусклыми и выцветшими. Прозрачная рука поднялась и на ощупь, как у слепой, стала искать руку Гийома. И он взял ее осторожно, как бы боясь сломать или разбить...
– Мари! Я здесь! Возле тебя! Почему ты не позвала меня раньше?..
– Я... не должна была... Я позвала... тебя... когда поняла, что все скоро кончится...
Умирающая говорила так тихо, что Гийом вынужден был нагнуться над ней.
– Ничего не кончено! – прошептал он. – Ты будешь жить... Так надо... О, Мари, я никогда не переставал тебя любить...
Легкая улыбка появилась на ее губах, и она закрыла глаза.
– Нет! У меня осталось... мало времени! Я хотела тебе сказать... твой сын... Ты должен его забрать! У него никого нет, кроме тебя...
Сэр Кристофер, который сел в ногах ее постели, пришел к ней на помощь.
– Это правда, месье Тремэн. Артур всегда жил здесь, со своей матерью, но я уже говорил вам, что дни мои тоже сочтены, а он не является моим наследником.
– Что это означает?
– То, что мой племянник станет вскоре хозяином Астуэл-Парка и ребенку не будет здесь места... Но послушайте Мари, она хочет еще что-то сказать.
Гийом действительно почувствовал, как зашевелились худые пальцы в его руке.
– Обещай мне, Гийом!.. Он будет очень страдать... Ему нужен будет кто-то, кто поддержал бы его... А главное, чтобы его любили... О, Боже! Надо, чтобы он вернулся!..
Внезапно дыхание ее прервалось. Она стала задыхаться, а рука ее старалась ухватиться за Гийома, который в испуге просунул руку под подушку, чтобы приподнять и прижать к себе умирающую.
– Мари! Мари! Я обещаю тебе все, что ты хочешь, только не уходи! Не уходи!.. Ты мне так нужна!.. Я так надеялся на то, что ты вернешься ко мне! Что ты позовешь меня! Ты никогда не узнаешь, как я любил тебя!
На какое-то мгновение ему показалось, что свершилось чудо: на ее лице вдруг заиграла улыбка, настоящая улыбка, как когда-то, сияющая и теплая, как будто бабочка опустилась на ее исхудавшее лицо. Потом ее головка склонилась к нему и он услышал ее шепот:
– Любовь моя! Мы... встретимся...
Послышался легкий всхлип, похожий на вздох, и голова ее отяжелела. Гийом понял, что Мари-Дус уснула навсегда. В этот момент над ними склонился один из двоих мужчин, находившихся в ее комнате, когда они вошли, и на которых Гийом не обратил внимания. Это был человек в черном, и он догадался, что это был врач:
– Все кончено, месье! Леди Мари покинула нас... Гийом с сожалением отпустил это легкое тело, которое он инстинктивно сжимал в своих руках, и, поднявшись, посмотрел ничего не видящими глазами вокруг. Потом вдруг его взгляд остановился на знакомом лице, покрасневшем от слез, увидел муслиновый фартук, служивший этой особе вместо носового платка.
– Китти! – прошептал он. – Это вы?
– Да, месье Гийом, это я!.. Как грустно увидеть вас в такой тяжелый момент! Я всегда была рядом с ней...
– Вам повезло больше, чем мне! И все-таки я рад снова увидеть вас.
Он подошел к ней и с неожиданной нежностью взял ее руки в свои. Верная камеристка воплощала те редкие и чудесные дни счастья, прожитые с Мари в Овеньере, в маленьком домике на берегу Олонды, куда два раза в год приезжала Мари, проделав частенько тяжелый путь через Ла-Манш, чтобы встретиться с ним. Она приезжала в Шербург, где ее поджидал Жозеф Ингу, их верный друг, и отвозил ее в небольшую усадьбу, утопающую в зелени, недалеко от Порт-Байя. За исключением одной недели в Париже, во время Революции, они встречались и любили друг друга именно там, там росла их неутихающая страсть, там она родила сына, которого они назвали Артуром, и там, наконец, она безнадежно ждала его, а он лежал со сломанными ногами посреди болота, где гнездилась лихорадка. Там же ее нашел уставший ждать и отчаявшийся сэр Кристофер и уговорил уехать с ним. Да, Китти была частью тех воспоминаний, и ему было приятно снова увидеть ее...
