Мерседес всеми силами пыталась одолеть дрожь, охватившую ее. Он снова завладел ее рукой. Чересчур зловещим был его натиск, и энергия, которую он излучал, была слишком велика, чтобы она могла успешно противостоять ей. Она с усилием освободила руку из его цепкой хватки, заметив при этом, как тонко и бледно ее запястье по сравнению с рукой Лусеро – могучей и смуглой от загара.
– Ты вроде бы начал за мной ухаживать, супруг? Предупреждаю, обольстить меня будет нелегко. Я уже не тот щеночек, что рад махать хвостом при каждой ласке хозяина.
Она была сердита на себя, и вспыхнувший гнев помогал ей бросать эти слова в его наглое лицо. Его мерзкая улыбка стала еще шире.
– Конечно, щенки превращаются в кобелей и сучек, но их любовные игры не освящены браком, а ты – моя законная жена. Мне не нужно, чтобы ты виляла хвостом, но я с радостью почесал бы тебя за ушком.
– Единственное, что не изменилось в твоем характере за годы войны, – это твой цинизм и грубость.
– А ты не тосковала по мужской грубости?
– Нет. Я сама научилась быть грубой, настойчивой и самоуверенной. Война отточила мой разум, мой язык…
– …и коготки? – добавил он. – Ты познала науку выживания там, где, казалось, выжить нельзя. И я тоже. Нам пришлось пройти через одни и те же круги ада.
– Может быть, твой «ад» несравним с моим. Я могу рассказать тебе о том, как велась война здесь, на Севере. Французы удерживали Эрмосильо, но и носа не смели высунуть из крепости, не то что защитить окрестные гасиенды. Мы были оставлены на милость хуаристским бандитам, или, что не лучше, вашей контргерилье. – Она не в силах была иронически улыбнуться, говоря об этом, как намеревалась. В ее голосе прозвучала искренняя боль.
– Я знаю, как опустошили Юг императорские наемники, но надеялся, что на Севере не повторится эта резня и Гран-Сангре устоит. И когда вернулся, то увидел… – он помедлил, а потом произнес: —…что мои надежды оправдались.
– За это надо благодарить не тебя и тем более не твоего папашу. Прошу, покончим с беседой на эту тему и разопьем последнюю бутылку французского вина, что чудом сохранилась в погребе когда-то богатейшего поместья.
Тут, словно по волшебству, в зале появилась Ангелина с высоко поднятым подносом, на котором красовалась эта заветная бутылка кларета и два хрустальных бокала.
В наступившей внезапно тишине она разместила вино и бокалы, как положено, на столике в углу и удалилась в молчании после благодарственного кивка Мерседес.
Лусеро взялся за бутылку:
– Разреши мне, донья, наполнить твой бокал.
Разливая вино по бокалам, он произнес:
– У моего родителя был отличный вкус, а красное вино вообще было его любимым.
– У твоего родителя в последние годы не было денег, чтобы удовлетворять свои изысканные вкусы. Поэтому он пил все, что придется.
У нее с языка чуть не сорвалась горестная жалоба, но было бы бесполезно обращать ее к дону Лусеро, ожидая от него сочувствия. При воспоминании о пережитых бедах, которые одна за другой обрушивались на нее, Мерседес даже ощутила горечь во рту.
Он поднял бокал в безмолвном приветствии, не отводя от жены взгляда темных алчных глаз.
– Пострадал не только наш знаменитый винный погреб, как я понял. Испарилось не только вино, но и кое-что другое… Хиларио успел мне поплакаться… Что случилось с нашей золотой посудой?
– Она была продана, чтобы заплатить земельный налог. За посуду я получила хорошую цену на ярмарке в Эрмосильо прошлой весной.
– Однако, как я вижу, ты сохранила изумруды. А как обстоит дело с другими фамильными драгоценностями Альварадо?
– Я была вынуждена расстаться с самыми крупными камнями в счет долга твоего отца игорному дому в Соноре. И еще были затраты на лекарства и покупку племенного быка для стада. Прежнего закололи и зажарили хуаристы.
Мерседес для храбрости отхлебнула порядочный глоток вина.
Как бы ободряя жену, Лусеро заметил:
– Папа был всегда расточителен, даже в лучшие времена.
– Лучшие времена давно в прошлом.
Он осушил бокал и наполнил его снова.
– Я это знаю, поверь мне. Знаю очень хорошо.
Мрачность, с которой он произнес эту фразу, озадачила Мерседес, но она не желала разбираться в его чувствах. Она сразу же пошла в наступление:
– Ты такой же, как и он.
– Ничего подобного! – резко возразил Лусеро, и в зрачках его темных глаз вспыхнули раскаленные угольки. – По крайней мере сейчас, – добавил он уже гораздо мягче, умеряя гнев. – Сейчас я не такой… Война заставляет мужчину взглянуть по-другому на свое прошлое и стать иным, если… ему удается выжить на войне.
– Тебе это удалось!
– Недаром боевые товарищи прозвали меня Фортунато – Удачливый.
Второй бокал тут же последовал вслед за первым.
– Не попросить ли Ангелину подать горячее прежде, чем ты расправишься с бутылкой? – спросила Мерседес.
– Мудрое решение, – согласился он с улыбкой.
Ангелина была тут как тут и мгновенно внесла тяжелый серебряный поднос, заполненный толстыми ломтями жареной свинины и обильным овощным гарниром, сдобренным пикантными специями и источающим кружащий голову аппетитный аромат. Девчонка Лупе следовала за ней с блюдом, полным свежеиспеченных лепешек.
Пока прислуга возилась за сервировочным столиком, Лусеро взял Мерседес под руку и подвел к обеденному столу.
– Позволь поухаживать за тобой… – Он отодвинул тяжелый стул, усадил ее поудобнее и с дьявольской грацией склонился над нею. – Твоя кожа, как и прежде, благоухает лавандой, – шепнул он, и его теплое дыхание коснулось ее обнаженного плеча.
– Ты ошибаешься, Лусеро, это не лавандовая вода из Франции, а настой местных трав. Я их вырастила в саду, высушила и настояла. Это единственные духи, которые мне по средствам.
«Зачем я так откровенна с ним? И почему так нервничаю?» – подумала она.
– Вполне возможно, что война приносит не только беды, но и учит кое-чему полезному. И, надеюсь, фортуна скоро улыбнется нам.
Он занял свое место во главе стола и подал знак Ангелине обслужить его.
– Сомневаюсь, что фортуне будет дело до нас, пока длится эта бойня, а ей не видно конца, – произнесла Мерседес, отломив себе кусочек лепешки. Она знала, что все оставшиеся лепешки пойдут на праздничный ужин прислуге.
– Раз я теперь дома, то займусь домашними делами, – заявил Лусеро. – Я договорюсь с комендантом французского гарнизона в Эрмосильо, чтобы он обеспечил охрану поместья.
– Не делай этого! Французы только навлекут на нас ненависть бандитов, обитающих в горах, а когда солдаты уйдут, нам придется платить двойную цену за покровительство чужестранцев.
