– Ты оплакиваешь ее, только вот стала бы она оплакивать тебя? Подумай хорошенько.
Я тоже повернулась и стала смотреть на дом. Он горел вовсю, небо стало оранжево-желтым, как на закате. Я поняла, что никогда больше не увижу опять Кулибри. От усадьбы не останется ничего: ни золотых и серебряных папоротников, ни орхидей, ни лилий, ни роз, ни кресел-качалок, ни синего дивана, ни жасмина с жимолостью, ни картины «Дочь мельника». Когда все будет кончено, останутся только каменный фундамент и почерневшие стены. Такое всегда остается. Такое нельзя украсть.
Вдруг в отдалении я увидела Тиа и ее мать. Я опрометью кинулась к ним. Тиа воплощала все, что осталось у меня от прежней жизни. Мы ели одну и ту же пищу, спали рядом, вместе купались в реке. Я бежала и думала: я буду жить с Тиа и стану такой, как она. Я не покину Кулибри и останусь тут. Когда я подбежала совсем близко, то увидела в ее руке камень с острыми краями, но не заметила, когда она бросила его в меня. Я не почувствовала и сам удар, только поняла, что по лицу течет что-то мокрое и теплое. Я посмотрела на Тиа – лицо ее сморщилось, и она заплакала. Мы стояли и смотрели друг на дружку. Мое лицо было в крови, ее – в слезах. Мне показалось, что в Тиа я увидела свое собственное отражение. Как в зеркале.
– Когда я встала, то увидела свою косу с красной ленточкой. Она лежала в ящике комода, – сказала я. – Я испугалась, что это змея.
– Тебе пришлось остричь волосы, – сказала тетя Кора. – Ты была в очень плохом состоянии и сильно болела, но теперь ты в безопасности. Как и все мы. Я же говорила, что все будет в порядке. Но все равно тебе не следует вставать с постели. Почему ты ходишь по комнате? А волосы у тебя отрастут и станут еще длиннее и гуще.
– Но темнее, – заметила я.
– Ну и что в этом плохого?
Она уложила меня обратно в кровать, и я с удовольствием улеглась на мягкий матрас и почувствовала приятное прикосновение прохладной простыни, которой тетя Кора меня накрыла.
– Тебе пора принимать арорут, – сказала она и вышла из комнаты. Когда я выпила лекарство, она взяла чашку и какое-то время стояла и смотрела на меня.
– Я встала с постели, потому что хотела узнать, где я.
– И ты поняла? – спросила она с тревогой в голосе.
– Ну да. Но как мы попали в твой дом?
– Латреллы нам очень помогли. Когда Мэнни довез нас до «Отдыха Нельсона», они дали гамак и четырех носильщиков. Конечно, тебя сильно растрясло по дороге. Но они сделали все, что могли. Молодой мистер Латрелл ехал рядом всю дорогу. Правда, это мило с его стороны?
– Да, – сказала я и закрыла глаза. У тети Коры был старый, измученный вид, и волосы ее не были толком причесаны. Мне не хотелось видеть ее в таком состоянии.
– А Пьер умер, да? – спросила я.
– Да, он умер в дороге, бедняжка.
«Он умер раньше», – подумала я, но промолчала.
– Твоя мама за городом. Поехала отдохнуть. Она приходит в себя. Скоро ты снова ее увидишь.
– Я этого не знала, – протянула я. – А почему она уехала?
– Ты болела полтора месяца. И очень сильно. Ты не понимала, что происходит вокруг.
Что толку было говорить ей, что я была в сознании и слышала крики: «Кто это? Кто это? Это Коко!» А потом: «Не трогай меня. Я убью тебя, если ты ко мне прикоснешься! Трус! Лицемер! Я тебя убью!» Крики были такими пронзительными, что я затыкала пальцами уши. Потом засыпала, а когда просыпалась, все вокруг было тихо.
Но тетя Кора по-прежнему стояла у кровати и смотрела на меня.
– У меня голова в бинтах, – пожаловалась я. – Мне так жарко. У меня на лбу не останется отметины?
– Нет, нет, – впервые за это время тетя Кора улыбнулась. – Все будет в порядке. До свадьбы заживет, – сказала она, потом наклонилась и поцеловала меня.
– Тебе ничего не принести? Может, чего-нибудь холодного попить?
– Нет, пить не хочу. Спой мне, пожалуйста. Мне это так нравится!
Тетя Кора начала дрожащим голосом:
Каждый вечер ровно в девять
Раздается странный стук…
– Нет, не эту! Эта мне не нравится. Спой «Когда я не была свободной».
Тетя Кора присела на постель и тихо начала петь. Когда она пропела «И в сердце моем печаль», я заснула.
Я собиралась в гости к маме и требовала, чтобы со мной ехала Кристофина, и никто другой. Поскольку я была еще слаба, мне уступили. Я помню странное тупое чувство боли по дороге туда не ожидая больше увидеть маму. Для меня она оставалась частью Кулибри. Поскольку Кулибри не стало, я в глубине души считала, что и мамы тоже не будет никогда. Я в этом не сомневалась. Но когда мы подъехали к аккуратному маленькому домику, где, как мне сказали, теперь жила мама, я выпрыгнула из экипажа и во всю прыть понеслась по лужайке. Дверь на веранду была открыта. Я ворвалась без стука и увидела, что в комнате незнакомые люди. Цветной мужчина, цветная женщина. И еще белая женщина, сидевшая, опустив голову так низко, что я не могла разглядеть ее лица. Но я узнала ее волосы. Одна коса была короче другой. И я узнала платье. Я обняла и поцеловала маму. Она стиснула меня так, что я не могла дышать. Я даже подумала: «Это не она». Но затем: «Это она». Она же посмотрела на дверь, потом на меня, потом опять на дверь. Я не могла заставить себя сказать: «Он умер», и потому только покачала головой, сказав: «Но я тут. Я приехала». Она же сказала «нет», сначала очень тихо, потом повторила это слово несколько раз страшно громко и оттолкнула меня от себя с такой силой, что я отлетела и больно ударилась о перегородку.
Мужчина и женщина держали маму за руки. Подошла Кристофина. Женщина спросила:
– Зачем вы привезли ее? У нас и так сплошные хлопоты, хлопоты, хлопоты!
Обратно к тете Коре мы ехали молча.
Когда меня отправляли в монастырскую школу, я ухватилась за тетю Кору так, как люди держатся за жизнь, если дорожат ею всерьез.
Наконец она стала выказывать признаки нетерпения, и я заставила себя оторваться от нее. Я прошла по коридору, спустилась по ступенькам и оказалась на улице. Я знала, что там меня уже ждут. И действительно, они стояли под большим деревом.
Их было двое, мальчик и девочка. Мальчик был высокий и крепкий, даже слишком высокий и крепкий для своих четырнадцати лет. У него была какая-то серая кожа, вся в веснушках, негритянский рот и маленькие глазки, словно кусочки зеленого стекла. Это были глаза уснувшей рыбы. Но особенно пугали меня его волосы – курчавые, как у негра, но только огненно-рыжего цвета. И брови с ресницами у него тоже были рыжими. Девочка была черной-пречерной и с непокрытой головой. Я стояла на ступеньках темного, чистого, родного дома тети Коры, смотрела на нее, и мне казалось, что я чувствую запах масла, которым она смазала свои заплетенные в косички волосы. Они стояли там так тихо и невинно, что мало кому удалось бы заметить злобные искорки в глазах мальчика.
