– Вам очень хочется посмотреть спектакль до конца?
«Жертва» отрицательно мотнула головой.
– Значит…
Он сказал только одно это слово, но очень выразительно. И они направились к выходной двери. У бара Казино есть свой отдельный выход на спокойную улицу, без всякой толкотни и давки. К этой-то двери и направились они, взяв друг друга под руку.
Бар почти опустел. В нем оставался только мрачный, по-прежнему погруженный в свои мысли Лоеак и марсельская женщина, Жолиетта; она внимательно следила за всем происходившим и, по-видимому, сильно интересовалась всем, что ее не касается.
Она не пропустила ни одного жеста, ни одного слова из того, что произошло. И, как только увидела, что новая пара направилась к двери, торопливо пошла навстречу ей.
Она подошла к выходу одновременно с ними. И воспользовавшись тем, что они встретились в нешироком коридоре, задела гардемарина и блеснула ему глазами так, что даже Селия заметила это.
Чуть не вышло скандала. Селия в бешенстве выпустила руку спутника и быстрыми шагами подошла к сопернице:
– Ах вот как! Однако вы не стесняетесь!
– А вы, я вижу, с характером, – дерзко ответила та. По счастью, здесь был Пейрас.
– Успокойтесь, мадам, успокойтесь!..
И, установив, как нужно действовать, он проскользнул между обеими «сторонами». И бросил каждой из них быстрый, такой быстрый взгляд, что каждая женщина подумала, что он относится только к ней.
Воспользовавшись этим, он быстро вывел Селию из бара.
Глава четвертая,
в которой скандально подробно описывается брачная ночь
– Не хотите ли поужинать? – предложил Селии Бертран Пейрас.
– Нет!
– Может быть, выпить чего-нибудь?
– Не хочу!..
– Значит, мы можем возвращаться домой?
– Да.
Они шли мелкими шагами, тесно прижавшись друг к другу. Сказав «да», она вцепилась ногтями в руку, на которую опиралась.
– Ведь вы знаете, – сказал он, – у меня нет дома. Все мы, гардемарины, или почти все, живем на судах.
Она еще сильнее вонзила ногти в его руку.
– Это ничего не значит – я возвращусь к себе. Ко мне, вместе с вами.
Они замолчали. Только пройдя несколько сажен, он снова спросил:
– К вам? Куда? Она пояснила:
– В Мурильон, вилла Шишурль, улица Сент-Роз – мы сядем в трамвай на площади Свободы.
– Нет, – сказал он, – нам не стоит садиться в трамвай. Уже поздно. Придется долго ждать. Трамвай идет только один раз в час. Мы наймем извозчика у театра.
Взять извозчика в Тулоне – совсем не так легко. Обычные извозчичьи пролетки там неизвестны – их заменяют огромные допотопные экипажи. И люди ездят в этих страшилищах только в случае крайней необходимости.
Погода была прекрасная, луна светила вовсю, дул теплый ветер. И было совсем не так поздно, как уверял гардемарин: еще не пробило полночь. Поэтому нанятый Пейрасом извозчик больше удивлялся, чем торопился, и в продолжение нескольких минут оправлял попоны на своих лошадях и заворачивался сам в кожух, как будто дело шло о путешествии по сибирским степям, хотя между городом и предместьем было всего около трех верст.
Но ни Селия, ни Пейрас, забившись в глубь экипажа, не жаловались на медлительность возницы.
Они сами медлили, когда настал их черед вылезать из экипажа, который остановился у места назначения. Они медлили, очень медлили, потому что губы их только что разомкнулись от поцелуя, в котором они слились, как только остались вдвоем и опустили шторку, прежде еще, чем торжественный экипаж успел пуститься в путь.
Теперь они стояли лицом к лицу посреди спальни, перед открытой постелью. Он держал шляпу в одной руке, трость – в другой и ждал. Она уронила руки и опустила глаза. Ночной ветер загасил в ней лихорадочное желание, пока она проходила через сад, открывала двери, входила в неосвещенный дом. И вот в тот самый миг, когда нужно было снимать манто, перчатки, драгоценности и все остальное, таинственное отвращение охватило ее.
Лампа, которую Селия только что зажгла, осветила мигающим светом и ее, и Пейраса, очень похожих – перед этой открытой постелью, которая сейчас должна была их принять, – всякой паре случайно встретившихся любовников, уцепившихся друг за друга на каком-нибудь углу двух улиц и принадлежащих друг другу на час или на ночь без любви, без волнения, а по одной звериной похоти. И Селия, помнившая о таких ночах и такой похоти, часто выпадающих на долю женщин полусвета, почувствовала, как растет в ней тошнота отвращения.
Так, значит, даже с этим свободно выбранным ею самой человеком, который нравился ей и заставил одновременно дрогнуть и душу ее, и плоть нежной и скорбной дрожью, – даже с этим человеком все будет так же, как с остальными, совершенно то же самое – та же грязь.
Она стояла, уронив руки и опустив глаза. И не снимала ни манто, ни перчаток, ни драгоценностей, ни всего остального.
И вдруг, возникнув из тишины, послышался слабый гул, слабый, но явственный, говорящий о вечности, – глухая песня, которую пело море, ударяясь о скалы.
Гардемарин, из вежливости слегка приблизившийся к окну и глядевший через стекла в ночь, услышав эту песню, внезапно повернулся к неподвижно стоявшей женщине и сказал:
– А я и не подозревал, что ваша вилла находится так близко от моря! Взгляните, какая луна! Мне пришла в голову несколько неожиданная мысль – хотите, пройдемся немного. Выйдем посидеть на берегу моря, у самого моря. Ведь сейчас так тепло. Небо совсем прозрачное.
– Идем, – ответила она.
Для нее это было пробуждением от кошмара. И быстрыми шагами она направилась к выходу. Он догнал ее только в саду.
– Мы могли бы устроиться и на террасе, – нерешительно сказала она.
– По-моему, гораздо веселее спуститься к скалам, почувствовать брызги волн.
Он увлек ее за собой. Они с трудом спустились вдоль крутого склона, скользя почти на четвереньках, хватаясь за мастиковые[3] кусты, которые при этом ломались, смогли как следует встать, только дойдя до самого пляжа, шириной в три шага, а длиной в шесть. Море нежило песчаную полосу тихими поцелуями; отсюда была видна вся его чудная лиловая равнина, испещренная серебряными лунными пятнами; с обеих сторон ее замыкали крутые утесы; их основания, омываемые фосфоресцирующей водой, казалось, горели тусклым огнем.
– Здесь негде сесть, – сказала она.
Она осмотрелась, нет ли где большого камня или кучи щебня. Он показал ей на сухой песок на склоне с выемкой, как кресло для отдыха:
– Можно лечь…
Она поколебалась, взглянув на свое шелковое платье и потрогав поля своей шляпы, огромной красивой шляпы, величиной с соборный колокол.
