– Я хотел бы поцеловать тебя.
Девушка улыбнулась:
– Знаешь что? Пора бы уже тебе перестать спрашивать, Мак-Олух! Если ты видишь что-то желанное – возьми его!
И тут он поцеловал ее. Поцеловал так, точно не было на свете ничего драгоценнее ее. Это было нестерпимо прекрасно. Когда он наконец оторвался от ее губ, взгляд его по-прежнему был устремлен на них. Казалось, они завораживают его, и Эйкен провел по ним пальцем, следуя за их очертаниями.
– Мне кажется, я полюбил тебя с того самого вечера у тебя на балу – там, в саду.
Джорджина положила руки ему на плечи, посмотрела на него и улыбнулась:
– Я тоже.
Рот его закрыл ее губы, и он целовал ее жадно, со всей страстью и силой, которая, кажется, вечно влекла их друг к другу, с той минуты, как он вошел в ее комнату, с того первого мгновения в саду.
Страсть эта жила в них, и оба они знали об этом, оба пытались ее побороть. Это было так прекрасно – просто уступить ей, позволить Эйкену любить ее, а себе – его, уступить тем желаниям, которые так долго таились в них. Никаких колебаний. Никаких сожалений. Ничего, кроме чувства.
Его губы скользнули к ее шее и уху, и Эйкен прошептал:
– О Боже!.. Какое наслаждение – целовать тебя!
Джорджина улыбнулась, прижавшись губами к его щеке:
– Даже большее, чем когда ты ешь пончики?
– Угу, – ответил он, рассмеявшись глубоким и низким смехом, чуть хриплым от желания. – Это лучше, чем пончики. И может быть, даже вкуснее, чем пирог с голубикой.
Ладони Эйкена соскользнули с лица девушки ей на грудь; одна рука скользнула за спину, спустившись чуть ниже, и он прижал ее к себе, так что ноги Джорджины оказались зажаты между его ногами, и оба они – от губ и до бедер – слились в единое целое. Язык его проник в ее рот, исследуя каждый его уголок, а пальцы другой руки скользнули за вырез ее платья, играя с обнаженным соском; девушку необычайно взволновали его прикосновения, колени у нее подгибались. Джорджина запустила ему в волосы пальцы, еще крепче прижавшись ртом к его губам, возвращая ему поцелуи и доводя до исступления. Он что-то пробормотал в ее полуоткрытые губы, потом подхватил девушку на руки, ни на миг не отрываясь от ее рта.
Когда Эйкен положил ее на кровать; платье Джорджины было уже спущено до талии и оба нетерпеливо срывали одежду друг с друга. Он что-то проворчал насчет этих проклятых застежек.
– Так разорви его, – сказала Джорджина.
В мгновение ока Эйкен рванул на ней платье, разодрав его пополам, так что оно слетело с нее. Еще минута – и белье ее последовало за ним. Корсет ее висел под потолком, покачиваясь на светильнике, а тоненькие трусики, пролетев через всю комнату, упали на кресло.
Пальцы Эйкена ласкали ее тело, спускаясь все ниже вдоль спины, пока не обхватили ягодицы. Девушка потянула его за рубашку.
Эйкен оторвался от ее губ, глядя на нее горячим и внезапно затуманенным взглядом.
– Сорви ее! – Джорджина подняла на него глаза. – Ну же! Сорви ее с меня!
Девушка ухватилась за рубашку двумя руками и дернула в разные стороны. Пуговицы разлетелись повсюду, со стуком покатившись по каменному полу. Она тянула за длинные рукава, за манжеты, а Эйкен стоял, не двигаясь, не помогая, просто глядя на нее.
Джорджина взглянула на ремень его брюк, внезапно заколебавшись.
– В чем дело, Джорджи? Боишься?
Этого ей только не хватало! Девушка мгновенно расстегнула ремень и, ухватившись за пояс его брюк обеими руками, рванула в стороны, что было сил. Бриджи его треснули по швам. Она толкнула Эйкена на постель и, опустившись перед ним на колени, потянула с его ног сапоги. Один из них с грохотом ударился о стену, другой попал в умывальник.
Эйкен засмеялся, лежа на спине, абсолютно нагой; он притянул ее к себе, так что она лежала сверху, вдоль всего его длинного тела, а груди ее, и бедра, и ноги были прижаты к его.
– Теперь моя очередь!
Ладонь Эйкена легла на затылок Джорджины, так что рот ее прижался к его губам. Потом она оказалась под ним, и он целовал ее всю, целовал так неистово, страстно, что Джорджина забыла обо всем на свете. Она могла только чувствовать – жесткие завитки волос у него на груди, касавшиеся ее сосков, его тело, прижавшееся к ее, и его ноги и бедра, чье движение она ощущала своими.
Эйкен коленом раздвинул ее ноги, приподнимая одну из них так, чтобы проникнуть в заветное место Джорджины. Пальцы его легонько ласкали ее бедро изнутри, а она согнула колени и вскинула ноги кверху.
Эйкен, казалось, угадывал все ее желания, двигаясь так, чтобы тело его легкими короткими толчками касалось ее тела в течение долгих минут, в то время как пальцы его мягко, едва касаясь, скользили от внутренней поверхности бедра девушки книзу, к лодыжке, потом снова взлетали вверх. Снова и снова он ласкал ее, шепча в ее губы и на ухо о том, чего он желает и как это все восхитительно, спрашивая ее о том, что она чувствует; о том, что он ждал этой минуты так долго, что думал, умрет, не дождавшись.
Он коснулся губами ее груди, лаская ее кончиком языка, потом втянул чуть сильнее, легонько дергая за сосок, потом стал так же ласкать другую грудь. Язык его скользил по всему ее телу – спускаясь от груди к талии, к животу и бедрам, потом его кончик скользнул еще ниже – по бедрам к лодыжкам, и пальцы его тоже принимали участие в этой игре.
Девушка обезумела от его ласк, ее сводили с ума его поцелуи – он целовал ее бедра с внутренней стороны, потом приподнял ее ноги, целуя их под коленями.
Присев на корточки между ногами Джорджины, Эйкен молча смотрел на нее. Взгляд его переходил с ее губ на грудь, затем скользнул еще ниже, пока не остановился у нее между ног. Эйкен поднял глаза, встретившись с взглядом Джорд: жины, потом тронул ее одним пальцем; тот скользнул внутрь так легонько, так нежно, что у девушки перехватило дыхание, и она закрыла глаза.
Эйкен вытащил палец.
– Открой глаза! – Она повиновалась. Палец его снова скользнул внутрь. – Смотри на меня!
Он стал двигать пальцем, ни на миг не отводя от нее глаз. Джорджина чувствовала, как нарастает в ней наслаждение; поднимаясь из самой ее глубины, оно волной прокатилось по ее ногам и по бедрам до самых ступней; она почти перестала дышать – наслаждение возрастало с каждым новым движением его пальца.
Ее ноги взметнулись вверх, навстречу ему, и он ввел ей внутрь еще один палец, и она подалась ему навстречу – стремительно, быстро, упруго, вскрикнув в восторженном забытье; Джорджина сама не узнавала своего голоса – он звучал как будто издалека, из другого мира.
Эйкен не трогал ее, давая ей время сполна ощутить каждый миг наслаждения. Он не торопил ее. Но он смотрел на нее так, словно не было в этом мире ничего важнее ее.
