— И деньги она не захотела брать.
— Может, ты часть из них передашь Руфи и моему мальчику?
— Я позабочусь о Руфи и о нем.
— Ты мне ничего не должен. Клапаны для выхода пара перетянул не капитан Батлер, а капитан Бонно… — На лице Туниса промелькнула слабая улыбка, — Я знал, что той ночью федералы нас поджидали. И через отмель Кейп-Феар мы перелетели на скорости двадцать два узла. Быстрее моего судна ни у кого не было.
— Если бы не я, у тебя по-прежнему была бы «Вдова».
— Тебе никогда не нравилось принимать помощь, верно, Ретт? Капитан Батлер должен был сам стоять за штурвалом. Что ж, Ретт, мой корабль пошел ко дну, и я скоро умру. Ничего тут не поделаешь.
— Упрямый ты сукин сын.
— Негр без упрямства на всю жизнь останется ниггером. Я не боюсь смерти; я боюсь того, что они будут творить со мной, прежде чем я умру. Встретишь Руфи — передай ей мою любовь. Натаниэль Тёрнер Бонно — звучит неплохо, верно?
— Звучное имя, — откликнулся Ретт.
За тюремными стенами гомон мужских голосов нарастал, как шум прибоя перед штормом.
Тунис улыбнулся.
Чего только не придет в голову в такой час! Мне сейчас страшно, жутко страшно. А вспоминаются самые счастливые времена. Помню, как впервые увидел Руфи — на пикнике прихожан баптистской церкви, я купил тогда Руфи пирожок. Яблочный. Помню, что чувствовал, когда родился Нат, и помню тот последний рейс через блокаду у Чарльстона. Я не говорил тебе, Ретт, но вижу как сейчас: капитан Ретт Батлер стоит на кожухе гребного колеса, никакие пули и снаряды федералов не заставят его поклониться и сойти.
Да, некоторые вещи накрепко застревают в голове, — тихо ответил Ретт, — Ты знал Уилла, раздатчика воды в Броугоне?
— Отец отзывался о нем очень уважительно.
— Уилл был для меня куда лучшим отцом, чем родной. Его я тоже не смог спасти.
Мужчины помолчали, потом Тунис сглотнул и сказал:
— Кое-что ты все-таки можешь для меня сделать, Ретт. Не хочу, чтобы они надо мной творили то, что собираются. Мне нужно… нужно… Застрели меня.
Тунис отер губы, словно очищая от слетевших с них слов. А потом вдруг улыбнулся нервной, сияющей улыбкой и быстро заговорил, боясь не успеть досказать до конца:
— Помнишь, как мальчишками мы взяли отцовский ялик и отправились в Бофор? Ну и влетело же мне потом от отца! Но дело того стоило: лишь мы с тобой да ветер, гнавший нас вперед. Никогда потом не видал я такого голубого неба.
Ретт, если хоть раз в жизни человеку удается увидеть небо такой голубизны — значит, стоило жить.
Люди возле здания суда округа Клейтон, превратившиеся тем вечером в зверей, были прежде солдатами, что убивали сами и теряли убитых друзей, сражавшихся с ними бок о бок. Они привыкли к смерти. Сегодня настал черед ниггера, завтра может прийти и их час.
Если прежде, до войны, респектабельные джентльмены, добропорядочные граждане, сами и не «навещали» хижины рабов, чтобы насладиться негритяночкой, то знавали тех, кто не прочь был этим заняться. Теперь, униженные поражением и страшась будущего, эти люди не могли себе представить, чтобы чернокожим не хотелось сделать с белыми женщинами того же, что они проделывали с черными.
Услышав выстрел — негромкий, словно из игрушечного ружья, — Арчи сразу понял, что произошло.
— Проклятье, — сказал он, — Погодите минуту.
И быстро доковылял до камеры, где на каменном полу лежал мертвый Тунис Бонно.
Пламя спички, которую Ретт Батлер зажег, чтобы закурить сигару, дрожало.
— Черт побери, Батлер. — Арчи пнул дверь камеры, — Черт вас побери совсем, Ретт Батлер! Зачем?!
Ретт Батлер сказал:
— Этот ниггер проявил непочтение к белой женщине.
Глава 28
ПОД ФЕДЕРАЛЬНОЙ ОПЕКОЙ
Толпа достигла камеры: запах немытых тел и перегара, замешанный на ярости. Лысеющий мужчина средних лет пнул голову Туниса, потом еще раз и еще.
— Проклятый ниггер!
Седобородый старик негодовал:
— Мертвый никому уроком не послужит! Мертвый ниггер — где ж тут пример?
Многие поглядывали искоса на Ретта, словно волки, что кружат у костра, не решаясь подступиться. Он сжимал рукоять револьвера в кармане сюртука.
Гомон и бормотание прорезал решительный голос Арчи Флитта:
— Капитан Батлер ничего такого не имел в виду! Капитан Батлер — джентльмен. А кто знавал джентльменов хоть с толикой соображения?
— Он должен занять место ниггера, — выпалил разочарованный юнец.
— Ты что такое сказал, парень? Говоришь, мы должны повесить одного из солдат генерала Форреста? Повесить того, кто сражался бок о бок с Арчи Флиттом? Ну, сукин сын! —
Арчи сгреб парня за шиворот и швырнул в толпу.
Седобородый стоял на своем:
— Нужно задать урок!
Другой старик с отвращением махнул рукой:
— А, да пошло оно все к черту! Я опаздываю к ужину.
— Оставьте Батлера в покое. Хватает ниггеров, чтобы жечь, — Собственные слова его позабавили, и со смешком повторил: — Слыхали! «Хватает ниггеров, чтобы жечь!»
Передавая труп Туниса к выходу по коридору, мужчины щипали его за член, плевали на него. А один, с безумными глазами, обмакнул палец в вытекающую из простреленного лба Туниса кровь и сунул его в рот.
Когда все вышли, Ретт с Арчи остались в офисе шерифа вдвоем.
Арчи достал из кармана табачную плитку, всю в ворсинках, откусил от нее жвачку и засунул под верхнюю губу.
— Все те месяцы, что мы служили вместе, я всегда делал, как вы говорили. Собирал хворост для костра, поил лошадей, находил еду. Если там, где мы устраивались на ночь, было каменистое и гладкое местечко, вы расстилали свои дождевик на гладком. Я притворялся, что не замечаю вашего презрения. Видимо, вы считали меня совсем тупым. Капитан Батлер, вы спасли мне жизнь, и я был вам обязан. Теперь, капитан Батлер, мои обязательства кончились. Мы идем разными дорожками.
Арчи ушел, и Ретт привалился к грубой каменной стене, выпустив наконец револьвер. Глядя на свою дрожащую руку, он сжал и разжал пальцы. Просто рука, обычная рука, что бы она ни сотворила.
С улицы донесся хлопок и потянуло жаром — это занялся облитый керосином костер. Окна подвала засветились красным. И снова померкли, когда тело Туниса бросили в пламя.
Ретт затушил лампу и сидел в темноте за столом шерифа, пока толпа снаружи вопила и голосила, а кто-то фальшиво выводил гимн южан: «Я хочу жить и умереть в Дикси! Жить и умереть в Дикси!»
Когда вонь горящей плоти просочилась в подвал, Ретт зажег новую сигару и раскурил ее так, что кончик зарделся. Он закашлялся, его выворачивало, но Ретт упорно дымил сигарой, пока та не стала жечь пальцы.
