Тот держал вещицы рядом. Впервые в глазах гостя блеснуло какое-то чувство: живой интерес.
– Давайте присядем, – предложил Родриго. – Я хочу вам кое-что рассказать. – Он повернул стул задом наперед и оседлал его.
Врожденная грациозность Бискайно, гибкость его фигуры раздражали Андрэ. Хотя временами он ощущал свой возраст, но скорее бы умер, чем согласился признать это. Проворность более молодого Родриго задевала его.
– Говорите, зачем вы пришли, я постою.
Бискайно сделал глоток вина.
– Как хотите. По-моему, мы с вами наполовину братья.
Андрэ почудилось, будто все в нем застыло.
«Нет!» – хотелось закричать Андрэ. Прошло уже столько лет…
Он сделал глубокий вздох.
– Это маловероятно.
Бискайно сложил руки на спинке стула. Бокал он удерживал одними кончиками пальцев. Дождь усиливался, струи захлестывали окно.
– Кто были ваши родители, сэр?
– Не знаю, – Андрэ никогда никому в этом не признавался, но взгляд незнакомца, казалось, заставлял говорить. – Я родился в Неаполе семьдесят лет назад… приблизительно. Я знаю только, что моя мать была рабыней в доме герцога Альбукерка.
Бискайно вскочил на ноги. Стул с грохотом упал на пол, вино едва не выплеснулось.
– По-моему, у нас с вами одна мать, Палома. Она из Вест-Индии.
– Что? Туземка? – Андрэ усилием воли заставил голос звучать ровно.
– Не совсем. Она дочь испанского гранда, Джозефа Сармьенто, наследника графа Риберы. Его преследовали как еврея, и чтобы спасти свою жизнь, он отправился в Индию вместе с первой экспедицией Колумба.
Андрэ содрогнулся.
– Но ведь из тех, кто остался на островах, никто не выжил.
– Наш дед выжил. Он взял в жены туземку, Лнакаону, и Палома – их дочь. Когда она была еще ребенком, ее захватили испанцы во время охоты за рабами. Мой отец, Армандо Бискайно, привез ее обратно на острова. Они поженились и многие годы искали вас, ездили в Испанию, в Неаполь, изучали регистрационные книги в церквях и городах. Но записи, касавшиеся линии Риберы после получения титула, были уничтожены. Все же мои родители продолжали искать ребенка, которого родила Палома, будучи сама едва ли не ребенком.
Чувство опустошения обрушилось на Андрэ. Пересекались ли его пути с этой женщиной по имени Палома? Была ли она в Неаполе? Обшарили в поисках его всю Испанию?
– Сейчас они живут в Сан-Августине, провинции Ла-Флорида, – заявил Бискайно. – Они счастливы и хорошо обеспечены.
– Значит, они живы?
– Ей было всего тринадцать лет, когда она родила вас, Андрэ. А в сорок лет она родила меня, – Бискайно сделал шаг вперед. – А теперь скажите, что я вас не убедил.
Андрэ нащупал венецианский кинжал, который держал в сапоге, никогда с ним не расставаясь. Он боролся с отчаянным желанием выхватить его и воткнуть в сердце Родриго.
– Вы что же, думаете, я сейчас зарыдаю от благодарности, что вы меня наконец нашли? – тихо и зло спросил Андрэ. – Передо мной стоит человек, который знал любовь родителей и те преимущества, которые ему дал их успех в Новой Испании. Вы что же, думаете, что теперь, в мои годы, я буду без ума от радости?
– Я понимаю, ваша жизнь была не из легких.
Черная ненависть переполнила сердце Андрэ.
– Убирайтесь сейчас же, пока я…
В дверь громко постучали.
– Милорд! – это был паж Андрэ.
– Не сейчас, Бертрам! – бросил он.
– Милорд, это срочно! Госпожа Блайт…
Как стрела, выпущенная из тугого лука, Бискайно пересек комнату и оказался у двери. Взяв несчастного пажа за грудки, он втащил его в комнату.
– Что госпожа Блайт?
Бертрам бросил вопросительный взгляд на Скалия. Тот жестом приказал ему молчать. Но железная хватка Бискайно оказалась убедительнее, и парень выпалил:
– Только что пришло сообщение из Данфилд-Хауз. Королева разгневалась на госпожу Блайт. Юная леди обвинила одного уэльского лорда в воровстве, и ее величеству это не понравилось!
Родриго отпустил пажа и резко повернулся к Андрэ:
– Надеюсь, черт возьми, вы ездите верхом?
– Это не самое большое из моих достижений. Но какое это имеет отношение к вам?
Бискайно уже несся вниз по ступеням, перепрыгивая одновременно две и более.
– Объясню по дороге. Поторопитесь, hermano![30]
Энни сидела одна в комнате с каменными стенами в Данфилд-Хауз, в двух днях, пути от Лондона. Погода была омерзительной. Туман сменялся проливными дождями. Сумрак только усугублял беспокойство девушки. На этот раз она зашла слишком далеко. Если до сих пор королеве нравились живые светские хроники, описываемые ее умелой рукой, то последний памфлет относительно Оуэна Перрота, лорда Кэроу, стал ее закатом. Энни следовало понимать, что не все Елизавета могла спустить ей с рук, были и запретные темы. Она сидела у окна, подтянув к груди колени, и дрожала всем телом. Теперь ее не допускали к королеве, и ей ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать наказания. Энни давным-давно следовало покинуть двор, но вопреки себе самой она все более втягивалась в придворную жизнь. Со смутной радостью вкушала она плоды власти Елизаветы, купалась в интриге и удовлетворенно наблюдала за тем, как Елизавета властвовала.
Благодаря усилиям Андрэ и ее собственному уму она вошла в избранный круг приближенных королевы.
Наивная, она решила испытать королевскую благосклонность… и проиграла уэльсцу со смазливым лицом и бойким языком. Случившееся еще больше усугубляло чувство пустоты, возникшее у нее после получения известий о гибели Эвана.
Их единственная ночь, проведенная вместе, казалась волшебным сном, игрой воображения, не имевшей места в действительности. Чувство несбывшихся мечтаний так сильно терзало ее, что она уже начала понимать, почему Елизавета с такой строгостью хранила королевскую независимость. Она была обвенчана со своим делом, своим народом и его будущим. В отличие от страсти, благородные устремления ее величества были долговечны. Они не могли умереть или изменить ей. Разве мог мужчина предложить ей больше?
Энни провела пальцем по оконному стеклу вслед за скатившейся дождевой каплей. Возможно, в этом была разгадка. Ограничиться тем, что просто живешь. Стать пустым сосудом. Посвятить себя служению другим, не думая о собственном благе. Вероятно, она была в большей степени племянницей Елизаветы, чем представляла себе раньше.
Вдруг дверь в ее комнату распахнулась. Огонь в настенных светильниках от внезапного притока воздуха задрожал. Энни встала, расправляя панбархат платья. В комнату вошли двое высоких мужчин. С длинных плащей и широкополых шляп стекала вода. Высокие сапоги оставляли на каменных плитах пола куски грязи.
