– У меня очень много опасений.
На лице Мадж отразилась внутренняя борьба: она пыталась взять себя в руки. Анне стало жаль ее. Мадж действительно любила Эдварда и, вероятно, любит до сих пор. Но не во власти Анны было ей помочь. Она предложила то единственное, что могла:
– Если вы когда-нибудь пожелаете покинуть дом Эдварда, вы знаете, Мадж, что всегда можете приехать ко мне. Вместе с Маргарет.
Шмыгая носом, Мадж стала ее благодарить.
– Я все еще служу герцогине, и она относится ко мне по-доброму.
Анна подумала, что Элеонор, должно быть, благодарна Мадж за то, что та избавляла ее от притязаний Эдварда. Невестка всегда производила на Анну впечатление холодной, не интересующейся плотскими радостями женщины.
– Тем не менее мое предложение остается в силе. Можете на меня рассчитывать.
– Я обдумаю его, если возникнут… осложнения.
По лицу Мадж было видно, что она собиралась сказать больше, но в эту самую минуту вернулся Джордж, лишив ее такой возможности. Больше до отъезда английской делегации из Долины золотой парчи Анна не видела Мадж. Не встретились они и на обратном пути в Англию. Ко двору Анна вернулась в счастливом неведении по поводу замыслов своего брата.
Блэчингли, графство Сюррей, 10 сентября 1520 года
В последовавшие за посещением Долины золотой парчи недели страдания Мадж усугубились. Она больше чем когда-либо раньше желала доверить свои тревоги леди Анне. Поведение Эдварда с каждым днем становилось все более и более странным.
В привычках герцога Букингема всегда было вставать рано утром, затем, отслужив с духовником утреннюю службу, завтракать, после чего он отстаивал малую мессу в своей комнате, за которой следовало богослужение в часовне с остальными домочадцами. После этого, если не принимать во внимание молитвы перед трапезами, единственной религиозной церемонией до конца дня была вечерня. Теперь же, ни с того ни с сего, все обитатели герцогского дома, а это было около ста пятидесяти человек, начиная с фрейлин герцогини и личного лекаря герцога и заканчивая самым юным пажом и мальчиком на побегушках при кухне, обязаны были посещать службу пять раз в день. Утром перед завтраком они слушали заутреню, затем службу, посвященную Богородице, потом торжественную мессу, обедню и вечерню. Священники герцога, а их у него было несколько, подчинявшиеся сэру Джону Делакурту, его духовнику, теперь во время приема пищи читали священные тексты, пресекая легкомысленные беседы, обычно сопровождавшие трапезы ранее.
Герцогиня явно была довольна происшедшими переменами, даже тогда, когда герцог заговорил о возможном паломничестве в Иерусалим – долгом, полном опасностей путешествии, предпринимаемом лишь людьми исключительно набожными либо теми, кто особенно остро нуждался в отпущении грехов. Когда одна из фрейлин сделала замечание насчет возросшего благочестия в Блэчингли, герцогиня мягко укорила ее за едва уловимый намек на недовольство.
– Его светлость признае́т, что он грешник, – добавила она. – Как и все мы.
Она на секунду задержала свой невозмутимый взгляд на Мадж. В нем не было осуждения. В нем вообще не было никаких эмоций. Но Мадж почувствовала себя так, как будто ее в наказание раздели до исподнего и заставили идти босиком в церковь с приклеенной ко лбу бумажкой, на которой значилось, что она виновна в прелюбодеянии. Ее пальцы вдруг стали такими холодными, что она больше не могла орудовать иголкой. Мадж отложила рукоделье, бормоча извинения за то, что ей нужно в туалет, и выбежала из гостиной герцогини.
Пытаясь согреться, Мадж пришла в галерею с высокими застекленными окнами. Поскольку ноги едва ее держали, она подхватила с пола одну из подушек и, положив ее в углу, устроилась там, наполовину скрытая ширмой. Мадж позволила себе хорошенько поплакать и после этого почувствовала себя немного легче. Она вытирала лицо ладонями, когда услышала, что кто-то вошел в галерею. Прежде чем Мадж успела выйти из своего убежища, она узнала голос Эдварда.
Нет, не Эдварда, напомнила она себе. Голос герцога Букингема. Она больше не должна думать о его светлости так фамильярно, у нее нет на это права. Но было не так-то просто изменить свои чувства к нему. Мадж долгое время любила его, и до сих пор он был ей не безразличен. К тому же у них есть общий ребенок, хоть герцог в недавнее время и произвел в жизни дочери некоторые перемены. Юная Маргарет теперь постоянно жила в Пенсхерсте со своими учителями и матерью Мадж.
Мадж слишком задержалась, пребывая в растерянности. Теперь она различила также медленную, размеренную речь лорда Бергавенни, женатого на младшей дочери герцога.
– Я слышал о вашей щедрости по отношению к некоторым джентльменам при дворе, – сказал Бергавенни. – Благоразумно ли это?
Он был старше своего тестя и не слишком церемонился в выборе слов.
– Я преподнес камзол из золотой и серебряной парчи вашему брату, сэру Эдварду Невиллу, – ответил герцог раздраженно. – Сэр Эдвард проявляет ко мне благосклонность. Никто не отнимет ее у меня.
Бергавенни пренебрежительно фыркнул.
– У Нэда нет никакого влияния при дворе. Если бы он не был искусен в рыцарских поединках, его бы вообще там не было.
– К нему прислушивается король.
Из своего укрытия за ширмой Мадж видела, как Букингем поглаживает бороду, украсившую его лицо после возвращения из Гина.
– Совсем не так, как к некоторым, – хохотнул Бергавенни. – Не так, как к Комптону.
«Барон дразнит герцога, – подумала Мадж. – Он либо очень смел, либо очень глуп».
– Я верю, что дождусь времени, когда сэр Уильям Комптон будет рад вернуть мне землю, которую я ему продал.
– Вернуть вам? Этот никогда не выпустит того, что приплыло к нему в руки. Спросите об этом у своей сестры.
– Она уже не принадлежит ему некоторое время.
Мадж был знаком этот тон. Эдвард едва сдерживал себя. Подстрекаемый Бергавенни, герцог начал привычный перечень претензий, сперва лишь ворчливо поминая Тайный совет и прочих при дворе, к кому прислушивается король Генрих. Вскоре, однако, его сетования пошли по нарастающей.
– Черт возьми, – выругался герцог. – Я служил королю так же верно, как и любой другой, но не получил за это наград. Его величество раздает земли и должности безродным мальчишкам, а не аристократам. Вы знаете это не хуже меня. Но теперь я могу вам сказать, что восторжествую именно я.
Герцог неожиданно повысил тон, напугав Бергавенни, и барон попятился от него, едва не споткнувшись.
– Вы говорили о дарах. За последние месяцы я многим джентльменам преподнес золотую и серебряную парчу, а также шелка. Ваш брат не единственный. Моя щедрость нашла отклик среди королевской гвардии. Если король завтра умрет, я стану правителем Англии, кто бы ни пытался мне в этом противодействовать.
