– Спасибо, дорогой друг, от всего сердца благодарю вас! А еще больше я благодарен великому человеку, который соблаговолил уделить минуту своего драгоценного времени, чтобы передать такое теплое послание моим милым детям! Он может быть уверен, что мы вскоре с радостью примем его приглашение и...
Его «милые дети»? Растерявшись от такой наглости и поняв, что Солманский снова обманул его и вовсе не намерен оставить его в покое, Морозини собрался было дать волю своему гневу. Но тут речь излишне нежного тестя прервал ледяной голос, говоривший с сильнейшим английским акцентом:
– Я бы на вашем месте, Солманский, пересмотрел планы своего путешествия. Вам придется отказаться от замка Сент-Анж в пользу Тауэра!
Больше обычного похожий на птеродактиля в своей замызганной крылатке и кепке с двумя козырьками а-ля Шерлок Холмс, шеф полиции Гордон Уоррен появился на пороге гостиной в сопровождении комиссара Сальвини, начальника венецианской полиции. Заметив, что в комнате есть дамы, он снял головной убор, но продолжал двигаться к своей цели. Граф сильно побледнел, однако попытался взять наглостью:
– Что это означает и зачем вы сюда явились?
– Задержать вас на основании международного ордера на арест, имеющегося у меня, и именем короля Георга V, равно как и именем президента Федеративной республики Австрия, давшего мне такие полномочия. Вы обвиняетесь...
– Минутку, минутку! – перебил его Фабиани. – Что это за бред? Мы находимся в Италии, и никакой английский, австрийский или даже международный ордер здесь недействителен. У нас есть, благодарение богу, сильная власть, которая не позволит первому встречному командовать у нас дома! А вам, Сальвини, ваше появление здесь грозит большими неприятностями...
Комиссар на это лишь пожал плечами и сделал гримасу, означавшую, что угроза ничуть его не испугала. Впрочем, Уоррен оборвал поток возражений, обратившись на этот раз к величественному персонажу, опустившему на плечо Солманского охраняющую руку.
– Вы – коммендаторе Фабиани?
– Разумеется.
У меня есть для вас письмо. Оно написано собственной рукой дуче, с которым я виделся сегодня утром, сразу после того, как меня принял его величество король Виктор-Эммануил III, и я передал ему письмо от моего государя. Узнав о подвигах вашего протеже, господин Муссолини не счел нужным продолжать дарить ему свою дружбу, ибо это может пагубно сказаться на его образе как главы государства...
Фабиани пробежал глазами письмо, сильно покраснел, переменил позу, щелкнул каблуками и поклонился.
– Ни при каких обстоятельствах мне не следует противиться решению моего дуче! Сальвини, вы отведете этого человека в уголовную тюрьму, откуда он выйдет лишь для того, чтобы отправиться в Англию в сопровождении шефа полиции Уоррена. Вы окажете последнему всяческую помощь, чтобы пересылка заключенного произошла должным образом... Князь Морозини, я бесконечно польщен тем, что смог присутствовать на этом семейном торжестве... но я от всего сердца вам сочувствую!
И, даже не взглянув на того, кого так нежно обнимал всего минутой раньше, коммендаторе развернулся и направился к выходу так поспешно, как только мог, оставив присутствующих недоумевать по поводу такой полной перемены.
Солманский тем временем кипятился:
– Ну так идите к черту вы вместе с вашим дуче! Разве так следовало отблагодарить за услуги, которые я ему оказал? И главное, я хотел бы знать, в чем меня обвиняют?
– Вас что, подводит память? – насмешливо удивился Уоррен, успевший обменяться рукопожатием с Морозини. – Ну до чего же удобный недостаток! Вы обвиняетесь в том, что 27 ноября 1922 года, в Уайтчепеле, убили человека, известного под именем Ладислав Возински...
– Это смешно! Он повесился, написав признание в убийстве сэра Эрика Фэррэлса, моего зятя!
– Нет. Это вы его повесили! К несчастью для вас, вашему преступлению был свидетель, еврей-старьевщик, живший в том же доме. Ему уже доводилось видеть вас в деле во время еврейского погрома на Украине, где вы проявили особую жестокость в те времена, когда еще звались Орчаковым. Этот несчастный до того перепугался, что поначалу счел за лучшее промолчать. Однако, когда я показал ему вашу фотографию, сделанную во время суда над вашей дочерью, он дал исчерпывающие показания. Кроме того, вы обвиняетесь в том, что в октябре прошлого года похитили из лондонского Тауэра алмаз, известный под именем «Роза Иорков». Вы щедро заплатили двум вашим сообщникам, но, к несчастью, они никак не могли договориться, как разделить плоды вашей щедрости. Они препирались так громко, что их арестовали, и они признались во всем. Прочие ваши подвиги находятся в компетенции главным образом австрийской полиции, но...
– Альдо! – воскликнул Франко Гвардини, бросившись к Анельке. – Твоей жене плохо!
Новоиспеченная княгиня Морозини и правда, слабо вскрикнув, сползла без чувств на ковер. Морозини поднял на руки хрупкое тело и унес, кликнув Ливию, чтобы она позаботилась об Анельке.
– Если хочешь, я сам этим займусь, – предложил последовавший за ним Гвардини.
– С удовольствием, старина! Спасибо тебе, ведь мне необходимо вернуться в зал!
– Ну и дела! Бедная малютка не скоро позабудет день своей свадьбы!
Представь себе, я тоже! – бросил Альдо. Он уже и сам толком не понимал, какое чувство в нем сильнее – облегчение или досада. Ему стало легче оттого, что ненавистному тестю не удастся избежать наказания, но было бесконечно жаль, что птеродактиль со своим ордером на арест не явился часом раньше... Всего шестьдесят минут, и он был бы избавлен от этой нелепой свадьбы! И вот перед ним открывается безрадостная перспектива провести всю жизнь рядом с женщиной, которую он уже не любил, да ко всему еще и утешать ее! Не говоря уж о сомнительном удовольствии иметь своим тестем преступника, под ногами которого в одно прекрасное утро распахнется люк пентонвильской виселицы!
На пороге гостиной князь столкнулся с растерянной Анной-Марией.
– Хочешь, я пойду к ней? – предложила она.
– Еще не знаю. Это зависит от того, подружилась ли ты с ней, пока она у тебя жила.
– Нет. Я была для нее только хозяйкой пансиона.
– В таком случае незачем стараться! Спасибо, что пришла, – прибавил Альдо, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Я скоро тебя навещу. А сейчас Заккария проводит тебя до гондолы.
Когда князь снова появился в гостиной, на руках Солманского красовались наручники, и два карабинера под предводительством комиссара Сальвини уже готовились увести задержанного. Поравнявшись с Морозини, арестованный злобно улыбнулся:
– Не надейтесь, что вы окончательно отделались от меня... зятек! Меня пока еще не повесили, и я оставляю рядом с вами кое-кого, кто сумеет увековечить мою память!
