— Я же говорил, что колени у тебя ужасно счастливые. Теперь-то ты мне веришь? — Он провел ладонью по ее животу, груди. Эта ласка была самой что ни на есть бесстыдной взяткой, и она приняла ее.
— Колени приносят счастье. И локти. И пальцы ног. И омела… И пуговицы, которые я тебе расстегивала… — Она прикрыла его ладонь своей, наслаждаясь радостью его прикосновения, облизнула губы и подняла на него взгляд. — Никогда раньше не слыхала про такую примету — что на счастье надо расстегивать жениху пуговицы.
— Ну, у тебя же никогда раньше не было первой брачной ночи, — парировал он.
У тебя тоже это первая брачная ночь. Так откуда ты мог узнать про пуговицы?
— Мы, женихи, такие ушлые… имеем свои источники информации.
Она подозрительно прищурила глаза.
— А я думала, что ты не веришь в приметы, везение и все такое, — перешла она в наступление.
— Не верю.
Он так просто сказал это, что она забеспокоилась. Пытливо всмотревшись в дерзкие, обрамленные черными ресницами глаза, она увидела, что милой беззаботности в них больше нет — они полны решимости. Какая-то идея закопошилась на краю сознания, про которую она совершенно забыла, увлекшись сладостной любовной идиллией. Теперь она боролась с ней, зная, что мысль все равно придет.
— Но если ты не веришь в приметы, везение и талисманы, то почему?..
— Потому что знаю, что веришь ты. — Он прикрыл глаза, следя за ней из-под ресниц. Ладонь его легла ей на талию и сжала ее, нога тихонько легла ей на бедро. Он был готов к тому, что должно последовать. — Теперь ты носишь амулеты.
У нее мурашки побежали по коже. А то, что маячило на краю сознания, зашелестело, как налетевший порыв ветра, стремительно захватывая центр. Звук этот показался ей знакомым — печальный, как тревожный вздох. Как дыхание надвигающейся беды.
— Ты развесила омелу на столбах моей кровати. — Он поймал ее взгляд, и его тело сразу напряглось. — И ты сыпала соль на мой порог. И поставила старые башмаки возле камина. Прежде ты никогда так не делала.
У нее пересохло во рту, сердце отчаянно забилось.
— Ты решила выйти за этого Пинноу, хотя тебе противны его прикосновения. Что с тобой случилось, Чарити? Почему ты так изменилась? Что такое ты узнала, неизвестное тебе раньше?
Она пристально посмотрела на него и похолодела. Он знает.
Сердце сжалось, мороз побежал по коже. Он знает, что она джинкс. Но откуда? Это бабушка! Чарити чуть не задохнулась, словно ей ледяной водой в лицо плеснули. И тут же начала бешено извиваться, стремясь спрятаться от его все понимающих глаз, вырваться из его собственнических объятий.
— Чарити? — Он в отчаянии навалился на нее всем телом.
— Отпусти меня!
— Чарити, посмотри на меня! — приказал он, встряхнув ее за плечи.
Она отворачивала лицо, и глаза ее были зажмурены крепко-накрепко, но все же ей пришлось капитулировать перед его физической силой. Постепенно она перестала трепыхаться под ним: сопротивление было загнано внутрь. Он видел, как на ее лице, которое она старалась отвернуть, появилось выражение ужаса и отвращения к себе. Тоска стеснила ему грудь.
— Чарити! — Он рискнул выпустить ее запястье ради того, чтобы повернуть ее лицо к себе. — Ангел мой, посмотри на меня. Ты не джинкс. Никаких джинксов не существует.
Эти слова, произнесенные таким спокойным тоном, так уверенно, так решительно, были для нее как нож по сердцу. Она открыла глаза и посмотрела на него темным, исполненным стыда взглядом. Она так надеялась, что этот момент никогда не наступит!
— Нет я действительно джинкс! — прошептала она в отчаянии, глядя прямо в лицо мужа. — Или ты слепой? Неужели ты не заметил, что несчастья и беды следуют за мной по пятам как тень? И помоги Боже тому, на кого эта тень упадет! Гэр и Перси, барон, Вулфи, мой отец… ты! — От душевной муки горло ей сдавило, голос пресекся.
Он ласково коснулся ладонью ее лица, погладил по дрожавшему подбородку. Они сумели на несколько мгновений отгородиться от мира, и жена снова стала прежней —его любящей и чувственной Чарити. Но теперь в ее глазах застыл ледяной ужас.
— Ангел мой, я не могу поверить, что…
— Я не твой ангел! — Она пыталась скрыть наворачивающиеся слезы. — Травмы, несчастные случаи, беды… Неужели ты не замечаешь, что происходит всякий раз, когда я вхожу в какой-нибудь дом или комнату? Предметы начинают валиться с полок, люди падают с лестниц, или давятся за столом, или спотыкаются на ровном месте. У стульев подламываются ножки, лошади пугаются и несут, все проливается или загорается… и это происходит у тебя на глазах! Это случилось с тобой!
— Со мной? Любимая, единственное несчастье, которое обрушилось на мою голову, — это что моя жена настолько упряма и глупа, что верит во всякую чепуху и пытается не подпускать меня к себе! Чарити, я люб…
— Нет! Не произноси этих слов! Никогда! — Глаза ее наполнились слезами. Ей так хотелось услышать от него признание в любви, даже сердце щемило, но нельзя было позволить ему сказать эти слова: они навлекут на него настоящее цунами злоключений. — Как раз ты-то должен понимать, что на мне лежит проклятие. Ведь это из-за меня разбился твой фаэтон…
— Не говори глупостей, Чарити! Я гнал как ненормальный, по скверной дороге…
— И я выскочила прямо перед тобой и перепугала твоих лошадей, — прохрипела она.
— Ну выскочила. И что из этого?! — Он нахмурился, приподнялся над ней. — Колесо треснуло, потому что попало в рытвину, лошади испугались, и я упустил вожжи…
— И с этой самой минуты, — страдальчески прошептала она, — несчастья преследовали тебя по пятам. Ты получил пулю в…
— В меня стреляли эти два шута гороховых.
— Но они совсем не хотели попасть в тебя, Рейн! — простонала она. — А потом тебя отнесли в Стэндвелл…
— Прямо в твои нежные объятия, — буркнул он.
— Рейн… — Он не желал слушать, не хотел понимать. Такое упрямство свидетельствовало о его нежных чувствах, однако она должна как-то отрезвить собственного мужа! — Потом ты свалился с кровати, опрокинул на себя горячий бульон и чай, и ступню еще порезал в ту же ночь…
— Из-за твоего блохастого пса, между прочим, черт бы его взял! Стоило мне шаг сделать, как эта скотина бросалась на меня. Вот кто на самом деле приносит несчастье! Не собака, а ходячее бедствие!
— Но ты то и дело стукался головой и спотыкался на ровном месте! — перешла она в атаку.
— У меня была огнестрельная рана! На ягодице! — взревел он. — И бедро, и нога почти не слушались! Как же мне было не спотыкаться? И я все время так возбуждался, глядя на тебя, что ничего не соображал! Твой дурацкий джинкс здесь ни при чем, дело в моей похоти!
