Но почему они должны были интересоваться судьбой женщины из цыганского племени? Или они были заинтересованы Гранадой, и она служила неким орудием в их руках?
Они попыталась найти в этом интересе августейших особ хоть какой-то лучик надежды для себя.
Может быть, она не исчезнет в коридорах инквизиции только затем, чтобы появиться в день своего сожжения? Может быть, их величества собираются использовать ее по-другому? Но ее надежда так же быстро погасла. Их королевские величества были известны своим интересом к спасению заблудших душ. Просто в данном случае их внимание привлекла, очевидно, связь этой души с мавританским халифатом и они направили к спасению все имеющиеся в их распоряжении средства.
Она попыталась думать об Абуле, чтобы создать внутри себя другой мир и перенестись туда, но думала только о своей ошибке — а если он даже и поедет в Кордову, чтобы спасти ее, то никогда не сумеет ее отыскать… Узнает ли он когда-либо, что с ней случилось? Возможно, эмир Абенцаррати, ослепленный своей победой, расскажет ему об этом…
Они доехали до Кордовы на исходе второго дня.
Сарита огляделась по сторонам — здесь она была дома и могла слышать знакомые звуки и вдыхать знакомые запахи, но они ничего не значили для нее сейчас. Чувства ее были притуплены, и она заботилась только о том, чтобы не упасть со спотыкающейся лошади. Если б она могла рассчитывать хоть на какое-то чудо, может быть, это придало бы ей сил, но никогда еще она не чувствовала себя более одинокой… никогда не сознавала, что находится в таком полном одиночестве, без защиты и без друзей.
Даже осознание того, что они въезжают в ворота королевского дворца не навело ее ни на какую счастливую мысль. Она едва приметила суету и спешку, царящие вокруг. Ее наполовину стащили, наполовину подняли с лошади, и она оказалась стоящей на мостовой, заляпанной грязью и соломой, где находилась до тех пор пока один из монахов что-то приказал и схватил ее за руку. Двое других монахов стали подталкивать Сариту в сторону серого здания, стоящего позади дворца. Один из сопровождавших ее людей постучал — дверь открылась. Они втолкнули ее в темный и холодный коридор. Дверь за ней захлопнулась и, вместе с ней ушли все звуки, запахи и свет дня.
Калиф Гранады въехал во дворец их католических величеств со всей церемонностью монарха, наносящего визит. Абул тщательно распланировал свое появление. Одежда его свиты была роскошной, лошади богато убраны, а процессию сопровождали музыканты, играющие на флейтах и барабанах. На обозрение были выставлены все обширные богатства его королевства, точно также как и власть и престиж монарха. Если хозяева дворца и подозревали о том, что он прибыл к ним в качестве просителя, то внешних доказательств этому не было никаких. Абул знал, что чем могущественнее он предстанет перед ними, тем более привлекательным покажется им его предложение.
Ему немедленно была дарована аудиенция их величеств, но то была аудиенция приветственная, во время которой был произведен только обмен любезностями и не затрагивались какие-либо серьезные деловые вопросы. Они должны были, конечно же, проявить хоть малейшее удивление по поводу приезда Абула, — он был убежден, что они ждали его, поскольку в их реакции на его приезд была не только вежливость гостеприимных хозяев, но и что-то еще.
Господин Абул и его свита были размещены в гостевом крыле дворца. Юсуф испарился, затерявшись в дворцовых коридорах и в узких улочках города — ему предстояло узнать, когда и как была привезена в Кордову Сарита и где ее держали.
Абул, охваченный лихорадочным нетерпением, едва дождался конца церемонии приветствия, но хранил самообладание, и по его улыбающемуся лицу невозможно было определить его состояние.
Он говорил только одни любезности, танцевал с изумительной грацией, спел свою любимую песню и с неизменной галантностью отвечал на кокетство попадающихся девушек.
Он удалился на покой рано, тогда же, когда и их величества, к превеликому разочарованию нескольких девичьих сердец. Такую экзотическую личность можно было встретить при Дворе их католических величеств не так уж часто, несмотря на всю его блистательность.
Юсуф ожидал Абула в спальне.
— Женщину привезли сегодня утром, мой господин Абул. В сопровождении двух монахов и Фра Тимотео, исповедника их величеств.
Абул отвернулся от Юсуфа и подошел к окну.
В воздухе витал аромат апельсинового цвета. Они обращаются с Саритой явно как с непростой еретичкой, раз в ее деле задействован сам личный исповедник монархов. Может, это означает, что какое-то время у него есть, что пройдет какое-то время, прежде чем они начнут ее пытать.
Они ждали его. Может быть, они использовали ее как приманку? Но кто решил, что на такую приманку он отреагирует? Но, задавая себе этот вопрос, он уже знал на него ответ, — Айка. Его заставили покинуть Альгамбру, применив способ, который, как знала Айка, не мог не подействовать.
Но осознание того, что он сделал в точности то, что от него и ожидали, почему-то не беспокоило его. Да, он сделал то, что хотели они, но, кроме того, он сделал и то, что сам пожелал. Это был его выбор, и Айка может сколько угодно наслаждаться перспективой мучений и смерти своей соперницы, но…
Ей не удастся одним выстрелом убить двух зайцев. Айка не была столь же искусным дипломатом, сколь ее муж. Она действовала, повинуясь порывам своего мстительного сердца. А Абул мог подчинить свои сердечные порывы трезвому и холодном рассудку. Даже тогда, когда дело касалось Сариты.
— Где же они ее держат? — спросил он Юсуфа, который стоял, не двигаясь, пока его господин обдумывал сложившуюся ситуацию.
— В дворцовой тюрьме, — спокойно ответил Юсуф. — Насколько я понимаю, религиозная и светская власть делят между собой это помещение.
Перед глазами Абула пронеслись страшные картины. Он постарался отогнать их. Ему стоило больших усилий, чтобы добиться этого. Однако сегодня он для нее ничего не мог сделать, хотя и был рядом. Он мог только попытаться сквозь разъединяющую их темноту послать ей частичку своей души, чтобы придать сил, необходимых для борьбы со страданиями, как сделал это уже раньше, когда вернул ее к жизни, вырвав из когтей смерти.
Она, несомненно, страдает. В этом месте невозможно не страдать. Испытывает ли она такие же невыносимые муки, как и тогда? Из груди его вырвался стон, исполненный такой невыразимой муки, что Юсуф задрожал от чувства вины и поспешил выскользнуть из комнаты.
Сарита закачалась, жмуря глаза от света факела. Они произносили все те же слова, все те же фразы, не давая ей прислониться спиной к стене. Когда же колени у нее подгибались, и она сползала на холодный пол, ее снова тащили наверх и при этом орали, чтобы она стояла у стены, держа носки на линии, которая была начерчена на полу.
