– Эпона, – повторил он, смягчая голос и протягивая руку.
Это был длинный утомительный день. Эпоне хотелось спать, ее глаза слипались, и у нее не было желания оказаться в мужских объятиях. Но все вокруг было таким странным, вселяло тревогу: общество, в которое силой обстоятельств она должна была войти, уже начало ее отвергать, и она знала это. Ей предстоят трудные времена; вполне возможно, что это место никогда не станет для нее домом, а эти люди – достаточно близкими. Она хорошо знает здесь только лошадей и одного-единственного мужчину.
Ей не хотелось спать среди пахнущих плесенью ковров и грязных мехов, лучше уж спать в объятиях Кажака. Отныне они ее дом.
Улыбнувшись, она взяла его руку и прижала к груди.
Утро должно было ознаменовать начало новой жизни Эпоны, принадлежавшей теперь к скифскому племени. Проснулась она одна, Кажак ушел еще ночью. Позднее Эпона узнала, что таков скифский обычай: к мужчинам, проводящим всю ночь с женщиной, здесь относились подозрительно. Считалось, что долго отсутствовавшие могли усвоить какие-нибудь дикарские обычаи, ведь мужчина становится беспомощным, как дитя, если спит с женщиной на мягкой подстилке в шатре. Подобного рода чужеземные привычки презирались. В Море Травы ценили только золото и ремесленное мастерство нескифов. Только это да еще тела похищенных женщин, которые поселялись в шатрах и ходили, прикрыв лицо, так, что никто больше их не видел.
Такая участь отнюдь не прельщала Эпону.
С непокрытым лицом она вышла из шатра и осмотрелась. В это утро в кочевье можно было видеть и других женщин: они готовили завтрак на небольших очагах или присматривали за козами, бродившими среди кибиток. Подняв при появлении Эпоны глаза, они все быстро удостоверились, что их лица надежно прикрыты. Они наблюдали за ней сквозь узкую щель в покрывале, и в их глазах не проглядывал дух.
Скифские женщины носили войлочные туники, такие же, как у мужчин, но длиннее и с нагрудником, и тяжелые войлочные сапоги. Одеты они были проще, чем мужчины, хотя и затягивались отделанными бронзой поясами. Еще Эпона заметила, что на некоторых из них поблескивают золотые украшения. Она была обескуражена тем, что все они выглядят одинаково. Как узнать среди них Ро-Ан, единственную, кого она хоть с каким-то основанием могла считать своей подругой.
Женщины наблюдали за ней, но ни одна не приглашала ее подойти к своему очагу.
Стараясь заглушить сосущее чувство голода, она пошла по кочевью, точно прогуливаясь по своему родному селению, с высоко поднятой головой и гордой осанкой, с уверенным до безразличия ко всем окружающим видом. «Никто не должен знать, что ты чувствуешь», – внушала она себе. Ее глаза между тем запечатлевали все до мельчайших подробностей. Вот эти женщины, вероятно, старшие жены, потому что одеты более ярко и, ничего не делая сами, отдают распоряжения молодым женщинам. Первые жены явно предпочитали сидеть небольшими группками вокруг очагов или около своих шатров, разговаривали, жевали хрустящие шкварки. Проходя мимо одной из таких групп, Эпона заметила, что эти представительницы высшего слоя скифских женщин одеты в расшитые сапоги из пятнистого меха с отделанными бисером подошвами, ходить в таких сапогах было, разумеется, невозможно. Все они сидели, положив ноги так, чтобы другие могли видеть изукрашенные подошвы их сапог, в приятной праздности, тогда как младшие жены делали всю работу.
На головах они носили шапочки или шарфы, к которым, для прикрытия нижней части лица, прикреплялись съемные куски ткани. Когда они снимали эти куски ткани, чтобы поговорить друг с другом, Эпона заметила, что у многих из них почерневшие, поломанные зубы с зияющими в них просветами.
Она почувствовала презрение к этим никчемным женщинам в расшитых бисером сапогах, женщинам, которые буквально изнывали от безделья.
«Но чем займусь я сама? – подумала она. – Какое место займу в этом племени?»
Мужчины поднялись еще с первыми проблесками света на востоке; почти все они отправились по делам; одни пасти стада лошадей, другие – охотиться. Покинутым ими кочевьем, с их безмолвного согласия, завладели женщины; их власть длилась до возвращения истинных владельцев.
Через отверстия в больших шатрах поднимались струи дыма, в одном из таких шатров вместе со своими соплеменниками, вероятно с Колексесом, находится Кажак, подумала Эпона. Она увидела стреноженного серого коня, а рядом с ним и своего рыжего, подошла к ним, развязала путы и стала следить за ними обоими, чтобы они не смешались с чьим-либо стадом. Серый вынюхивал какую-нибудь кобылу в течке, хотя ни одна кобыла не подпустила бы его к себе зимой.
Кто-то вышел из большого шатра и направился к Эпоне, но это был не Кажак. К ней приблизился Дасадас, глядя куда-то поверх ее головы, с легчайшей улыбкой на лице, свидетельствовавшей, что он хочет быть ей приятной.
– Эпона поела? – спросил он.
– Тебя послал Кажак?
Он заколебался.
– Нет, Кажак занят, но Дасадас достаточно свободен, чтобы подумать об Эпоне. Ты голодна?
Эпона ответила ему на его родном языке, как она разговаривала с Ро-Ан:
– Эпона голодна. Никто не предложил ей еды.
– Они не знают, что о тебе думать, – объяснил Дасадас. – Ты непохожа на других пленных женщин; я уже слышал, что шаманы хотят, чтобы никто не обращал на тебя никакого внимания. Но пошли, Дасадас накормит тебя.
Он ласково положил ладонь на ее руку, чтобы показать ей, куда идти; в этом жесте ничто не напоминало о том нападении, которое он совершил на нее несколько дней назад. Он явно старался ей угодить, истинный друг среди незнакомого окружения, и его предложение сильно разожгло и без того разыгравшийся аппетит Эпоны. Она охотно пошла следом за ним к одному из окруженных женщинами очагов, когда их вдруг остановил гневный голос Кажака, который звенящими отголосками разнесся по всему кочевью.
– Дасадас смеет притрагиваться к руке жены Кажака, – прокричал скиф. – Если Кажак отрубит ему руку, никто не возразит против этого.
Дасадас отдернул свою ладонь с такой поспешностью, будто обжегся.
– Она была голодна, – попытался он объяснить, но Кажак подбежал к ним с таким свирепым выражением лица, что он тут же замолк и, потупив глаза, попятился назад.
Эпона была рассержена. Если Кажак не позаботился о том, чтобы ее накормили, что плохого в том, что заботу о ней решил проявить Дасадас. Это она и хотела сказать Кажаку, но тот даже не стал ее слушать.
– Теперь, когда ты живешь в шатре Кажака, ни один человек не смеет притрагиваться к тебе, – предупредил он ее. – Тебе надо было закричать.
– Глупости. Он не делал мне ничего плохого, только хотел накормить. Я была очень голодна.
