Генри катался на коньках так лихо, что завоевал уважение даже старших детей. Он участвовал в снежных сражениях, и довольно успешно. Если он спотыкался о чью-то вытянутую ногу или получал удар снежком, то поднимался и спокойно продолжал свое занятие. Он не вызывал ни приязни, ни враждебности, и остальные мальчики вскоре оставили его в покое. Но Генри не был бесцветной личностью. Часто Эспер ощущала силу и целеустремленность в своем быстро растущем сыне.
Однажды утром, после уроков, Эспер лежала среди подушек в своей постели, а Генри сидел рядом с нею на табуретке, вытирая губкой свою грифельную доску. С неожиданным приливом теплоты она посмотрела на склоненную льняную голову сына, его прямой нос и твердый маленький подбородок. Он будет красивым мужчиной, как его отец, подумала Эспер.
— Интересно, кем ты будешь, когда вырастешь, — тихо и нежно прошептала она.
Генри поднял голову.
— Я буду богатым, — сказал он, — очень богатым.
— Ну, Генри! — засмеялась Эспер. — Ты хочешь сказать, как папа?
Генри покачал головой.
— Я не имею в виду богатым в Марблхеде. Я имею в виду богатым в мире, — он ласково улыбнулся Эспер и снова стал вытирать доску.
— Господи, откуда у него такие мысли? — удивилась она, слегка шокированная бесцеремонной оценкой Генри состояния Эймоса.
— Папа очень богат. Он прекрасно обеспечивает нас, — добавила она живо.
Генри сложил свои учебники на чистой доске.
— Да, но он не по-настоящему богат. Бабушка так сказала. Я спрашивал ее.
Бабушка так сказала! Эспер выпрямилась на кровати, с раздражением глядя на своего сына. Как могла мама сказать такое! Какое ее дело?! И к тому же она ничего об этом не знает. Дела на фабрике снова оживились, как сказал Эймос. Конечно, у него были неприятности с забастовкой в середине января. Но он быстро все уладил: привез целый поезд рабочих из Денверса. Она читала об этом в «Марблхедском вестнике». У других фабрикантов также были неприятности. В любом случае марблхедцы долго не выдержали: они не могли видеть, как денверцы лишают их работы, и один за другим вернулись, «поджав хвосты», как сказал Эймос. Эспер думала, что муж поступил очень порядочно, приняв их обратно, после всех причиненных ими неприятностей. Он уволил денверцев, и все встало на свои места. И Эймос обошелся без денег Хэй-Ботса. «Договорился с банком, — коротко сказал он ей, — нет ни малейшей причины для беспокойства». Эспер и не думала настаивать, чтобы он говорил о делах, если не хотел.
— Где ты видел бабушку? — спросила она сына, нахмурившись.
— В аптеке, когда ездил в город с Анни, в пятницу, — ответил Генри, направляясь к двери. — Она покупала дедушке мятное масло от кашля.
— Почему ты не рассказал мне? — рассердилась Эспер. — А ну, вернись. Что говорила тебе бабушка? Дедушка действительно болен?
Генри вздохнул и вернулся к кровати.
— Я забыл. Я думаю, он не так сильно болен. Я не знаю. Она спросила, как ты себя чувствуешь. Сказала, что ты с тем же успехом могла бы жить и в Китае: так редко, она тебя видит.
Лицо Эспер вспыхнуло. Она упала на подушки.
— Бабушка знает, что я недостаточно хорошо себя чувствую, чтобы выходить. И она не приходит сюда из-за этой проклятой гостиницы. Если бы она позволила твоему папе помочь ей, она могла бы закрыть эту гостиницу, и ей не пришлось бы так тяжело работать.
Генри было скучно, он понимал, что мама говорит больше для себя, чем для него:
— Можно мне уйти? — спросил он.
Поскольку мать ничего не ответила, он вышел из спальни, осторожно закрыв за собой дверь.
Эспер задумалась. У нее не было причин для чувства вины. Она посылала Тима в «Очаг и Орел» справляться о здоровье ее родителей всякий раз, как он ездил в город и никогда с пустыми руками — он отвозил корзинки с провизией из кладовой Портермэна, иногда отрез на платье для Сьюзэн, носки или носовые платки для Роджера. Подарки, правда, принимались сухо, без эмоций. Тим также отвозил маленькие записки от Эспер, приглашавшей родителей в гости. Сьюзэн приезжала один раз после Нового года, но визит не удался. Говорить было не о чем.
— Я чувствую себя здесь не в своей тарелке, Хэсс, и это правда, — сказала она. — Дома куча дел, и, похоже, я тебе не нужна. Почему бы тебе не приехать к нам? Тебе будет полезно выбраться, или ты стыдишься своего старого дома?
— Нет, Ма, конечно, нет, — с негодованием воскликнула Эспер. — Но доктор Флэг не позволяет мне сейчас ездить в экипаже, и ты знаешь, что я не могу ходить пешком из-за больной ноги.
Не то чтобы она стыдилась старой гостиницы у моря. Но когда она думала о городе, то чувствовала болезненное отвращение, смешанное со страхом. Она думала, что с помощью Ли город отомстил ей за предательство. Отмахнувшись от своих мыслей, Эспер вызвала Анни и велела ей сказать Тиму, чтобы тот отправился в город справиться о здоровье мистера Ханивуда и отвезти немного тепличных персиков, которые мистер Портермэн привез из Бостона.
Пока Анни еще была в комнате, Эспер сделала неожиданную попытку встать, отбросив одеяла и опустив ноги на ковер рядом с кроватью. Ее голова тут же закружилась, а левая нога заболела. Эспер вцепилась в кроватный столбик, и Анни помогла ей снова лечь.
— Думаю, мне следует быть осторожнее, — сказала Эспер, смущенно улыбаясь.
— Да, мэм, — согласилась Анни, наслаждавшаяся безраздельной властью в доме. — Хозяин распорядился, чтобы вы ни в коем случае не напрягались. Просто полежите тихонько, скоро я принесу вам обед.
Странно, подумала Эспер, благодарно откидываясь на подушки. У меня не было никаких неприятностей, пока я носила Генри. Прекрасно себя чувствовала, и мы много путешествовали. Но в первый раз, с ребенком Ивэна… Тогда все было плохо. Вот почему мне надо беречь себя, и пусть Ма думает что хочет. Ах, как бы я хотела, чтобы мы уехали отсюда, уехали навсегда. Если бы Эймос смог выгодно продать фабрику — я бы жила где угодно, в любом другом месте. В августе, после того, как родится ребенок и я снова буду себя хорошо чувствовать, мы могли бы подумать об этом.
Она подобрала роман Саусворта, который читала до этого, и сосредоточилась на этой романтической истории.
Наступившая весна принесла шквал сладкого воздуха и нежный теплый солнечный свет. Около особняка Портермэнов не было деревьев — он стоял на голом каменистом склоне. Но тщательно ухоженный газон вспыхнул зеленью, и живая изгородь, защищавшая дом от любопытных глаз прохожих, покрылась желтыми бутонами, а затем расцвела.
Пара безрассудно храбрых малиновок начала вить гнездо у основания чугунных оленьих рогов и была бесцеремонно выселена Эймосом, который пригласил приходящего садовника выкрасить статую оленя свежей коричневой краской.
