разит он наповал.
Магдалена вышла во двор. Зои снова заплакала, и она принялась укачивать ребенка на ходу. Теперь она поднялась по внешней лестнице, не заботясь больше о необходимости скрываться.
Шарль, стоявший в дверях зала, увидел выходившую из церкви Магдалену, и удивленно вскинул брови. Он продолжал стоять, даже когда шум веселья потихоньку начал стихать и пирующие, утомленные ратными подвигами и избытком мальвазии, стали потихоньку расходиться. Слуги принялись тушить свечи и факелы. Наконец из церкви вышел Гай де Жерве и направился прямо к дому для гостей. Только тогда Шарль покинул свой пост и ушел спать.
Магдалена вошла в смежную с ее спальней комнатку и тихо закрыла за собой дверь. Женщины, похоже, даже не заметили ее отсутствия. Она укладывала ребенка в колыбель, когда дверь супружеской спальни открылась.
— Где ты была? — невнятно прошептал Эдмунд, прислонившись к косяку.
— Зои не хотела засыпать, — спокойно пояснила она. — Я решила немного прогуляться с ней. Видишь, она закрыла глазки.
— Не находишь, что как-то странно гулять с ребенком по ночам? — проворчал Эдмунд, отступая, чтобы дать ей пройти. — И куда ты отправилась? Я места себе не нахожу от беспокойства!
— Обошла внутренний двор… заглянула в церковь, — перечисляла Магдалена, принимаясь распускать волосы и отвернувшись к кедровому сундуку, где лежали ее щетки и гребни.
— В церковь?! Посреди ночи?
Эдмунд слегка покачнулся и сел на край кровати. Он уже успел раздеться и накинуть длинный халат.
— По-моему, молиться можно в любое время, не так ли? — парировала она, проводя щеткой по длинным прядям, ниспадавшим до самых колен.
Эдмунд смущенно потупился. Он знал, что выпил слишком много, и ее уверенность по контрасту с его состоянием ставила его в невыгодное положение, что в последнее время бывало довольно часто. Он встал и шагнул к жене.
— Я тебе помогу, — объявил он, беря у нее щетку. Магдалена, не протестуя, спокойно склонила голову под нажимом щетки. Она понимала, что сейчас произойдет, но ощущала только тупое смирение и нечто, похожее на обреченность. Совсем как в тот день, когда он впервые овладел ею. Она и без того достаточно долго уклонялась от выполнения супружеского долга и больше не имеет права отказывать мужу. Да и какое это теперь имеет значение?
Он положил руку ей на плечо, и она послушно обернулась. В глазах мужа снова горело отчаянное желание, которое она видела в день его приезда. С тех пор Эдмунд всячески старался не выказать его и зачастую ложился в постель только под утро.
— Я больше не в силах ждать, — прошептал он, и Магдалена ощутила дрожь, пронизавшую его сильное тело. Дрожь, которой невозможно было противиться. Она не остановит его сегодня, даже если и хотела бы.
— Господин мой… — едва слышно обронила она.
Он глубоко, прерывисто вздохнул и стал неловко возиться с завязками. Перед тем как нести Зои в церковь, она переоделась и сейчас была в простой полотняной тунике поверх камизы. И не подняла рук, чтобы помочь ему. Эдмунд справился сам и с грубой поспешностью спустил с ее плеч тунику, за которой последовала камиза.
Она вспомнила тот первый раз, когда он даже не потрудился ее раздеть. Теперь же его трясущиеся руки благоговейно оглаживали ее нагое тело, и хотя она ничем не могла ответить на ласки, все же была тронута его нежностью и счастьем, светившимся в глазах. Магдалена заставила себя погладить его по щеке, и Эдмунд мгновенно просиял, очевидно, обрадованный простым выражением привязанности. А она чувствовала раскаяние, сострадание и всю меру собственного ничтожества перед лицом этой огромной искренней любви.
— Ах, любимая… любимая… — повторял он, унося ее к кровати, хрипло бормоча нежные слова и ложась рядом. Но его потребность была такой острой, так долго подавлялась, превратившись в агонизирующий голод. На какое-то мгновение он навис над ней, мучительно стараясь укротить бушующую страсть, каким-то уголком сознания понимая, что она еще не готова и боится, что он причинит ей боль, взяв впервые после родов. Но Эдмунд с глухим стоном отдался буйной неукротимой похоти, вонзившись в ее лоно, утонув в зачарованном колодце совершенного тела, затерявшись в заколдованном лесу ее плоти, и, в конце концов, задыхаясь, вынырнул из водоворота и обессиленно обмяк, не выходя из теплого тесного грота.
Магдалена лежала под ним неподвижно, чувствуя, как его тяжесть давит на грудь, не давая свободно дышать. Скользкое от пота тело прижимало ее к перине. Странно, как это можно остаться настолько равнодушной к чужой страсти, хотя эта страсть изливается в твое лоно. Странно, как это одно и то же соитие может быть таким несходным для разных людей, хотя называется одинаково…
Эдмунд медленно пришел в себя и поднял голову. Темные волосы липли ко лбу. В невидящих голубых глазах все еще мелькали отблески пережитого наслаждения. Внезапно он насторожился и взглянул на ее бесстрастное лицо.
— Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?
В его голосе звенела такая безысходная печаль… та печаль, которая была слишком хорошо понятна Магдалене. Потому что взывала к ее собственной. Она сжала ладонями его лицо и притянула к своей груди.
— Поверь, Эдмунд, чувствую, и очень многое. Но ты должен дать мне немного времени, — прошептала она с такой нежностью, что на душе у Эдмунда сразу стало легче. Магдалена гладила его по спине, по волосам, побуждая лечь рядом, ощущая, как он постепенно погружается в сонное забытье.
А Магдалена лежала, глядя в потолок, горюя по ушедшей любви, молясь, словно стояла коленями на холодном камне перед алтарем. На рассвете она услышала утреннюю жалобу Зои и, поднявшись, пошла ее кормить.
Эрин уже перепеленала ребенка, тихо напевая колыбельную.
— Доброе утро, голубка, — приветствовала Магдалена, целуя дочь. — Но ей не до любезностей, Эрян. Она голодна.
Подхватив девочку, она уселась на табурет под окном и дала Зои грудь.
Со двора доносились звуки начинавшегося дня. Голоса, шарканье ног, команды и сигналы трубы герольда сопровождались звоном колокола, возвещавшего о заутрене. Гости собирались уезжать, и предотьездная суета уже началась. Но Магдалена полностью отрешилась от действительности, как всегда во время Кормления. В этот миг для нее существовали только она и ребенок. Она почти не замечала присутствия Эрин и Марджери, убиравших комнату и уже успевших поставить на стол чашку медовой браги и приготовивших ванну для ребенка.
Это уединение было грубо нарушено неожиданным появлением Эдмунда. Раньше он себе такого не позволял, но Магдалена ни словом его не упрекнула. Наоборот, подняла глаза и улыбнулась.
