Она думала, что оно подступит медленно, – но нет, ее словно захлестнуло громадной волной, и эта волна безжалостно швыряла ее то вверх, то вниз, прежде чем выбросить на берег. И она закричала, но Джеймс тотчас зажал ее губы своими губами – как будто хотел заглушить ее крик, чтобы он не проник сквозь стены и не был услышан теми, кому не предназначался. Затем, ласково улыбнувшись ей, Джеймс прошептал:
– Умница, девочка…
Он внимательно смотрел на нее, приподнявшись на локте, и ей вдруг показалось, что в его взгляде появилось нечто особенное, что-то такое… чего раньше не было.
– Продолжай! – приказала она.
И он повиновался, ее услужливый партнер. Джеймс снова начал двигаться и – невероятно! – вновь заставил ее испытать то, что до сего дня казалось ей невозможным. Но на этот раз все длилось дольше. Интересно почему? Возможно, те незабываемые ощущения, которые она познала только на двадцать седьмом году жизни, всякий раз бывали немного иными…
Как бы то ни было, но она поняла, что это снова было оно. Причем Джеймс отстал от нее ненамного – почти в тот же миг она почувствовала, как по его телу прокатилась дрожь, после чего губы их слились в поцелуе.
Он чувствовал себя словно в раю и едва в состоянии был поверить своему счастью. Просто чудо, если у него все швы остались целыми. Забавно, что тело забывает о боли, когда обнимаешь ту, которую любишь.
А она неподвижно лежала в его объятиях, и тело ее покрывали мелкие бисеринки пота. Он знал, что если снова поцелует ее, то почувствует привкус соли. «Соль ее удовлетворения», – подумал Джеймс с усмешкой. Он не сомневался в том, что заставил ее испытать исключительное удовольствие, как не сомневался и в том, что с ней это случилось впервые. Что ж, хорошо уже то, что это останется у нее в памяти.
Из-за закрытого окна доносились звуки оркестра. Музыка играла весь последний час – и вдруг воцарилась тишина. А потом раздался выстрел. И следом – второй. Джеймс невольно вздрогнул – сказались тревоги минувшего дня.
Джорджетт рывком приподнялась; глаза ее были широко раскрыты.
– Что это было?
Пожав плечами, Джеймс пробормотал:
– Полночь… Вообще-то стрелять не положено. Но каждый год некоторые напиваются и начинают палить из мушкетов. Так что Камерону работы прибавится.
Джорджетт опустила голову ему на плечо. Взгляд ее потеплел.
– Да, полночь. Теперь мы знаем друг друга дольше, чем один день. А ведь кажется, что мы уже давно знакомы, верно?
– Все равно мало. Мне нужна вся жизнь.
Джеймс встал с постели. Ноги его чуть подкашивались, но голова была ясной, как никогда. И это хорошо. Потому что ясная голова очень ему понадобится. Он не хотел свалять дурака.
Брюки его валялись на полу, и он поднял их. Когда повернулся к Джорджетт, то увидел, что она смотрит на него с выражением озадаченности на лице.
– Но… ты же забрал свое кольцо, – сказала она. – Я думала…
Джеймс покачал головой:
– Нет-нет. Мы женаты, и я тебя не отпущу. – Джорджетт открыла рот, но он еще не все сказал. – И выбор был за тобой. Не забывай об этом, когда будешь злиться на меня и искать ночной горшок, чтобы сорвать на мне злость. Ты меня выбрала. Так что пеняй на себя.
Улыбка озарила ее лицо. Серые глаза, блестящие от слез, пристально вглядывались в него. И он тотчас почувствовал шевеление в причинном месте. Невероятно, но факт!
– Но как же… – Она умолкла; у нее перехватило дыхание.
А Джеймс достал кольцо-талисман из кармана брюк, опустился на колени перед кроватью и надел его ей на палец.
– Мы только что консуммировали наш брак. Очень приятно познакомиться, миссис Маккензи.
Он взял ее холодную негнущуюся руку и поцеловал.
– Это кольцо моей бабушки, дорогая. Теперь ты понимаешь, почему я попросил тебя вернуть мне печатку. Пришло время вспомнить, что я Килмарти, и делать то, что должен делать мужчина моего рода.
– Даже не знаю, что сказать… – призналась Джорджетт. Слезы, что стояли в ее глазах, теперь полились ручьем. – Разве что… Я согласна.
Джеймс тихо засмеялся, целуя ее запястье.
– Ты с этим немного запоздала. Теперь ни один суд в Шотландии не сможет аннулировать наш брак.
Она улыбнулась: возможно, немного стыдливо, но скорее с облегчением.
– Я знаю, что твой дом – в Англии, – продолжал он, торопясь уладить вопросы, которые, впрочем, считал второстепенными. – Так что мы можем переехать в Лондон, как только я заработаю достаточно денег.
– Деньги?.. Тебе не хватает денег?..
Взгляд его упал на столик с лежавшим на нем бумажником. Бумажник был легче, чем ему хотелось бы, но даже этой суммы могло хватить для начала.
– Я думаю, мне понадобится месяцев шесть, от силы год, чтобы заработать достаточно денег и начать практику в Лондоне. – Он перевел взгляд с кошелька на Джорджетт. – А до той поры нам придется пожить здесь. Ты ведь не имеешь ничего против? Мы могли бы пожить в Килмарти, у моих. Или, если захочешь, снимем маленький домик недалеко от города. Как скажешь, так и будет. Лишь бы ты была счастлива.
Она смотрела на него в растерянности.
– Ты… Ты разве не знаешь?..
Джеймс замер, внезапно почувствовав себя очень уязвимым.
– Что я должен знать?
Джорджетт простодушно улыбалась ему.
– Я богата, Джеймс.
Брови его поползли на лоб.
– Богата?
Она кивнула:
– Да, разумеется. Как ты думаешь, почему я предложила тебе двести фунтов за то, чтобы без проволочек уладить вопрос о признании брака недействительным?
Джеймс не ожидал такого поворота.
– Я не знал, что ты располагаешь деньгами. Считал, что ты выдумываешь.
– Зачем мне выдумывать?
Джеймс только сейчас заметил, что все еще сжимает ее руку.
– Еще не такое придумаешь, если тебе грозят тюрьмой.
Джорджетт широко улыбнулась:
– А тебе не приходило в голову спросить себя, почему Рандольф так стремился на мне жениться?
– Ну… Ты красивая женщина, – пробормотал Джеймс. – Любой мужчина захотел бы на тебе жениться.
Джорджетт покачала головой:
– Не я ему была нужна, Джеймс, а мое состояние.
Он судорожно сглотнул. Ему вдруг стало не по себе. Особенно страдала его гордость.
– Сколько у тебя?.. – с усилием прошептал он.
– Столько, что Рандольф Бартон решил тебя убить, чтобы расчистить себе путь.
Джеймс тяжело вздохнул. Да-а, такого поворота он никак не ожидал. Он не искал богатую невесту и не хотел жениться на приданом и теперь начал сомневаться, что поступил правильно, закрыв для нее и для себя путь к отступлению. Все было проще, когда единственным решающим фактором была любовь. Или ее отсутствие.
