Хафза Султан слушала их, взволнованно глядя на Хюррем, которую она ни на минуту не оставляла одну. Все вместе они решили, что с дозволения повелителя, если ситуация будет совсем сложной, нужно пригласить итальянского лекаря. Валиде Султан сама отправилась к сыну сообщить об этом, поручив Хюррем Мерзуке.
– Повелитель, роды проходят тяжело.
Сулейман понимающе кивнул.
– Хюррем сильно страдает. Никогда такого не было. Первые роды прошли легко, но на этот раз…
– А для чего тогда нам столько лекарей и повитух? Неужели они не могут заняться нашей Хасеки? Неужели они не могут утолить боль Хюррем Ханым? – в голосе падишаха дрожал гнев.
Хафза Султан вздохнула:
– Все делают, что могут. Но, кажется, ребенок лежит неправильно.
– И что теперь будет?
– Положение серьезное. Повитухи опасаются, что можно потерять обоих.
Сулейман растерялся: «Пусть лекари спасают Хюррем, Валиде. Прикажите, пусть по всему городу в мечетях читают молитву. Не дайте погибнуть нашей возлюбленной Хасеки. Пусть делают все, что могут, но Хюррем должны спасти».
На следующий день боль усилилась. У Хюррем был жар. Хафза Султан то и дело меняла ей ткань на лбу, смоченную в уксусе и холодной воде. Наконец позвали итальянского лекаря. Тот осмотрел роженицу, нахмурился и принялся готовить мазь и снадобье.
Повитухи и служанки опустились на колени по обеим сторонам кровати и принялись молиться. Мерзука, чтобы ее любимая подруга не лишилась сознания, держала Хюррем за руку и непрерывно говорила с ней. Хюррем открыла помутневшие от боли глаза и смотрела на нее. Она не пыталась прислушаться к тому, о чем говорит Мерзука. Перед ее глазами простирались бескрайние степи родины. Ей казалось, что стоял месяц май и поля были покрыты желтыми цветами, словно одеяло. Ей виделось, что в горах еще не стаял снег, подснежники только-только распустились. На ее губах дрогнула слабая улыбка. Мерзука смочила ей губы водой и с надеждой посмотрела на повитух. Однако в их глазах она не увидела того радостного ответа, на который надеялась.
В каждом углу дворца читали молитвы.
Падишах той ночью после вечернего намаза долго не вставал с молитвенного коврика. Он вспомнил ночь, когда Фюлайе Хатун родила шехзаде Махмута, вспомнил, как впервые взял на руки своего первого ребенка. А ведь он сам тогда был еще ребенком. Вспомнил о полных любви днях в Манисе с Гюльбахар, о рождении шехзаде Мустафы. Лицо его было мрачным. Ноги у него давно затекли от долгого стояния на коленях и сейчас болели, но ему все еще не хотелось вставать. Он медленно перебирал четки. Ему подумалось, что прежде он был так счастлив, а теперь перед ним пугающая пустота, и лицо его исказилось от боли.
– Судьба наша в твоих руках, о Всевышний, – прошептал он во тьме. – Тебе угодно было сделать меня правителем в этом мире, повелителем ханов и королей. По моему приказу строятся и разрушаются города, дворцы, троны. Но я ничтожный раб перед твоей силой и величием. Мне не остается ничего, кроме как умолять тебя.
Падишах мгновение помолчал, словно бы ожидая услышать какой-то голос в ответ, и медленно продолжал:
– Я знаю, пусть она и не мусульманка, но молю тебя, не забирай у своего покорного раба тот дар, что ты ниспослал ему. Ниспошли его, если уж и не рабу твоему Сулейману, то хотя бы его детям.
Той ночью еще один человек во дворце молился за Хюррем всем сердцем. Этот человек был Джафер. Джафер стоял на коленях перед дверями комнаты, где корчилась в муках Хюррем, и забылся в молитве, воздев руки к небу. Так он простоял несколько часов. Свои глаза он закрыл и поэтому стал невидим во тьме узких коридоров гарема. Когда зажгли единственную лампу, увидели, что Джафер по-прежнему стоит на месте, словно статуя из черного мрамора. Его губы совсем не шевелились, но он всю ночь повторял несколько фраз: «Аллах, прости ей все грехи вольные и невольные, запиши их на раба своего Джафера. Если хочешь покарать и забрать чью-то душу, то забери мою, а Хюррем Ханым и младенца в ее утробе помилуй».
Хюррем часто теряла сознание и проваливалась во тьму. Всякий раз, когда в глазах у нее прояснялось, она видела расплывчатые очертания склонившихся над ней женских лиц. Она пыталась сказать: «Ну давай, сынок, давай же, мой львеночек». Интересно, откуда она знала, что снова будет мальчик? Она чувствовала, что будет именно так, ей предстоит родить еще одного сына: «Давай же, мой львеночек, давай, сынок, протяни свою ручку и возьмись ею за жизнь. Появляйся уже на свет. Смотри, какие деревья за окном, как они оделись белым цветом. Птицы тебе поют прекрасные песни. Приходи».
В конце концов он пришел. Комната заполнилась плачем ребенка. На сей раз известие падишаху сообщила сама Хафза Султан. Несмотря на свой возраст, со всех ног спешила она к сыну по узким коридорам. Позабыв приличия и традиции, она ворвалась к султану в покои: «У тебя родился сын, Сулейман!»
Волнение и печаль исчезли с лица падишаха. В окно, перед которым он провел бессонную ночь, были видны бесподобные красоты Стамбула, умытого весенним солнцем. «У тебя родился сын, Сулейман!» – пока он не осознал смысл этих слов, он даже не замечал этой красоты. Теперь словно бы отовсюду лился солнечный свет. Или это только ему так казалось? Он взволнованно повернулся к матери: «Матушка, а как Хюррем Ханым? Что с ней?» Увидев свет улыбки в глазах матери, падишах с благодарностью воздел руки к небу. Он словно бы искал что-то в бесконечной небесной синеве. Затем закрыл ладонями лицо:
– Благодарю тебя за то, что ты даровал мне Хюррем!
Хюррем поняла, что ад остался позади, когда повитухи дали ей новорожденного. Это был крепыш с белоснежной кожей. Волосы на его головке отливали рыжим. Она повернула голову и посмотрела на Мерзуку. Та выглядела очень спокойной и счастливой.
Она посмотрела на рыжеволосого малыша у себя на руках, заполнявшего комнату криком. Маленькие глазки были заполнены слезами, но уже сейчас было видно, что глаза малыша такие же сине-зеленые, как у его матери. Хюррем подумалось, что глаза и волосы со временем наверняка потемнеют. Не может же ребенок всю жизнь оставаться таким, как в день рождения.
Хюррем закрыла глаза. Она устала. Устали ее тело, ее душа, ее сердце. Что на самом деле можно считать свободой? Скачку по вольным степям или борьбу за власть в четырех стенах дворца? А что на самом деле можно считать счастьем?
У малыша был странный взгляд. Однажды от пожилой женщины она слышала, будто новорожденные младенцы поначалу ничего не видят. Прежде Хюррем верила в это, но теперь усомнилась. Взгляд малыша казался осмысленным. Он словно бы видел все вокруг и, казалось, все запоминал. Интересно, о чем он думал?
