«Собаки так и плодятся! – первое, что сказала Гюльбахар, узнав, что Хюррем родила еще одного сына. – Так и плодятся! Вы только посмотрите, вокруг только и разговоров, что об ее щенках. Значит, собаки теперь плодятся и в гареме».
Слуги, которые слышали эти слова, думали: «Горбатого могила исправит». Все про себя осуждали Гюльбахар. «Разве можно так говорить о детях самого падишаха? Султан Сулейман был по-настоящему благородным человеком, раз до сих пор не отдал Гюльбахар в руки палача за подобные слова», – думали слуги.
Гюльбахар и сама знала, что совершает ошибку, и к тому же ошибку смертельную. Но сдержаться она не могла. Хотя она знала, что ее острый язык и ревность еще больше отдаляли ее от Сулеймана, она не могла остановиться в своем гневе. Молчать у нее не получалось. Даже служанки у нее за спиной осуждающе перешептывались:
– Ты слышала, что она сказала?
– Лучше бы мне не слышать. Я не поверила своим ушам. Разве можно так говорить за спиной о женщине, которая получила от нее такие побои, но ни словом не пожаловалась падишаху и даже молила ее простить?
– Э-э-э, хатун, ты, наверное, не знаешь, что значит иметь что-то, а потом потерять.
Когда эти сплетни достигли ушей Гюльбахар, она принялась злословить еще больше. А потом вспомнила и о красной розге, с которой теперь не расставалась. Колотя служанок, она выговаривала им:
– Ну-ка, скажите мне, будете ли вы еще сплетничать за спиной у Гюльбахар Махидевран Хасеки? Будете или нет?
Служанки, терпевшие побои, проклинали ее, но вслух говорили: «Ну что вы, госпожа! Помилуйте нас, госпожа». Служанки каялись и божились, но сплетни по-прежнему не стихали. Теперь сплетничали о том, что султан Сулейман вообще не отходит от Хюррем Хасеки. А Гюльбахар подслушивала эти разговоры, тайком проливая слезы.
– Видит Аллах, эта девушка родилась в Ночь предопределения[56], – говорил кто-то, и Гюльбахар сразу догадывалась, что речь идет о Хюррем. – Разве можно быть такой удачливой?
– Как же так? Что, Хюррем вновь ждет ребенка? – отвечали со смехом. – На сей раз наша точно не вынесет.
– А куда ей деваться? Правда, Хюррем, как видно, специально не унимается, чтобы нашей стало совсем невмоготу.
Гюльбахар приходилось, затаив дыхание, слушать за дверью эти насмешки.
– Виданное ли дело? Наш повелитель ни на минуту не расстается с московитской девушкой. А девушка, словно пашня, каждый год по урожаю. Говорят, что падишах теперь даже не ходит на собрания Дивана. Все только сеет.
– Говорят, что повелитель подарил Хюррем в тот день, когда она родила маленького шехзаде, огромные изумруды с рубинами!
– Говорят, что Хюррем Ханым сказала: «Когда наш сын вырастет, наденет эти камни себе на чалму». А потом падишах, говорят, надел девушке на шею жемчужное ожерелье длиной в два аршина! Каждая жемчужина размером с кулак! И, говорят, привезли их из Аравии или даже самой Индии! А красавица Хюррем только и твердит, как она благодарна повелителю за такие подарки. Она приказала прикрепить жемчужины себе на высокий пурпурный хотоз. Те, кто рассказывает, сами видели, как она разгуливает в нем по гарему. Говорят, что она не снимает его и перед падишахом.
– Снимает, снимает. Когда входит к султану, тогда и снимает.
Служанки хихикали, а Гюльбахар словно жалили ядовитые пауки. Ей нестерпимо хотелось открыть дверь и избить сплетниц. Но ей удалось сдержать себя. «Будь мудрой, – говорила она себе. – Забудь о чувствах, вспомни о разуме. Разве ты не видишь, как земля выскальзывает у тебя из-под ног. Глупая, как ты не понимаешь, что речь идет о твоей жизни. Ладно бы только о твоей, но ведь и жизнь твоего сына теперь в опасности».
Гюльбахар вспомнила своего худенького, но крепкого Мустафу и вздрогнула. Как все изменилось! «Что же это такое, – думала она. – Не приведи Аллах, между братьями начнется борьба за власть. Ведь у меня нет больше детей, кроме Мустафы. Так что же будет? Борьба за трон! Один трон и три шехзаде, из них твой только один. Так что же теперь будет?»
Ревность ее давно перешла все границы. Война Гюльбахар и Хюррем теперь могла навредить государству. Опасность с каждым днем усиливалась. Черкешенка словно бы слышала ее приближающиеся шаги. Московитка воспользуется всем оружием, которое у нее есть. А у нее, у Гюльбахар, было только одно оружие. Но воспользоваться им нужно правильно.
Она все время думала о Хюррем, ворочаясь без сна в постели. Иногда та снилась ей в пурпурном хотозе. Иногда она снилась ей вместе с Сулейманом. Однажды ей приснилось, что Сулейман протянул руку Хюррем. Когда он разжал ладонь, в ней оказался крохотный трон.
Гюльбахар проснулась в слезах. Кажется, во сне Хюррем не успела взять дар. А может быть, уже взяла? Гюльбахар не могла вспомнить.
Одна вещь не давала Хюррем покоя. Она не знала, грех это или нет. Всякий раз, когда она думала об этом, ей хотелось молиться Деве Марии: «Пресвятая Богоматерь, Господь наш Иисус Христос, помилуйте меня!»
Впервые Хюррем почувствовала это однажды темной ночью в покоях для новеньких. То была одна из многих ночей, когда Хюррем не спалось на своем тюфяке в общем зале из-за нестерпимого одиночества, тоски по отцу с матерью, которых она больше никогда не увидит, страха перед чужбиной, недоверия всем и каждому и неуверенности в будущем. Внезапно откуда-то послышался пронзительный мужской голос, призывавший мусульман на молитву. Прежде она слышала такой голос в Крыму, но впервые он не оставил ее равнодушной. Непонятно было, что так задело ее: голос ли человека, мелодия ли этого призыва, слов которого она не понимала, или чувства, которые эта мелодия породила в ее душе. Она тихонько смотрела, как Мерзука встала совершить намаз. Так было каждую ночь. Она видела Мерзуку за молитвой тысячи раз, но впервые той ночью поклоны девушки показались ей какими-то особенными. Она тихо смотрела, как та кланяется, поднимается, воздевает к небу руки и опускается вновь.
После того как Мерзука уснула, она достала из своей сумки с приданым иконку Девы Марии и помолилась о прощении за то, что поддалась чарам иной веры.
В последующие дни азан больше не производил на нее такое впечатление, хотя она слышала его пять раз в день. Значит, теперь Дева Мария ее охраняла.
Когда азан читали Мехмеду и Михримах, Хюррем уходила как можно дальше, чтобы этого не слышать. Себя она пыталась уговорить, что это своего рода крещение. Ведь ее детей сделали мусульманами, ее не спросив. А между тем ей очень хотелось окропить их святой водой. Она об этом никому не говорила. Однако и султан Сулейман, и Хафза Султан чувствовали в такие дни в ней некоторую перемену. Правда, в тот день, когда намаз должны были прочитать на ухо шехзаде Селиму, а она попросилась посмотреть, все очень удивились. Женщины прежде попытались объяснить ей, что эта церемония предназначена для мужчин и ей нельзя там находиться, но ничего не помогло. Хюррем отрезала: «В таком случае мы будем смотреть на нашего шехзаде из-за решетки». Об этом немедленно доложили султану Сулейману, на что тот спросил только: «А Хюррем Ханым топнула ногой?»
