– Да, фон Шлейгель, и тебе нигде от меня не скрыться.
– Неправда, я прекрасно спрятался.
– Я же тебя отыскал…
– За двадцать лет никто меня не нашел.
Внезапно Люка бросило в жар, он словно взглянул в глаза смерти и был готов к ней, зная, что унесет с собой частичку зла из этого мира.
– Следом за мной придут другие, – сказал он по-немецки. – Твоя участь решена.
Отрывистые звуки немецкой речи неожиданно вызвали в памяти колыбельную, которую в детстве пела сыну Клара Равенсбург, родная мать Люка.
В глазах фон Шлейгеля вспыхнул страх, но бывший гестаповец презрительно улыбнулся.
– Я тебя не боюсь, Равенсбург, – ответил он по-немецки и велел Люку подойти к обрывистому краю утеса.
Люк взглянул вниз, на густой лес, и представил себе, как звучит выстрел, как тело падает с высоты в бурную воду, как Дженни, гуляя по набережной в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, видит труп, застрявший в мельничном колесе…
– Надо же, Равенсбург, – задумчиво кивнул фон Шлейгель. – Ты заставил меня нарушить мое незыблемое правило. Я уже двадцать лет не говорил на родном языке, забыл, какое это удовольствие. – Он зловеще погрозил пальцем. – Прежде чем я с тобой покончу, признавайся, кто ты такой. В свое время мы этого так и не выяснили, а сегодня мой пистолет заряжен.
Люк побледнел, и фон Шлейгель расхохотался.
– А вижу, ты тоже не забыл нашей последней встречи! Как мы развлекались, а? Грязный еврейский старикашка молил об избавлении, и ты решил даровать ему достойную смерть, избавить от мучений… Между прочим, его труп в помойную яму выбросили.
От ярости у Люка потемнело в глазах, но он сдержался и с улыбкой спросил:
– Как ты догадался?
– От тебя все так же несет лавандой, как тогда, в сорок третьем. Мне вся эта затея со статьей для журнала сразу показалась подозрительной, но едва я учуял запах лаванды, то сразу все понял. Какого черта от тебя до сих пор воняет лавандой?
Люк запоздало проклинал себя за глупость.
– Воняет? – переспросил он. – Глупец, я же тебе говорил, я выращиваю лаванду – и до войны выращивал, и сейчас тоже. Когда мы с тобой в первый раз встретились, я сказал тебе чистую правду: я – Лукас Равенсбург. Но я был и остаюсь Люком Боне, партизаном, которого ты не поймал.
Фон Шлейгель презрительно скривился и кивнул:
– Я так и знал. Что ж, у меня появилась еще одна возможность с тобой расправиться. Но кто ты такой? Почему так похож на истинного арийца?
– Я сирота, дитя немецких родителей. Меня усыновила и вырастила еврейская семья, от которой я никогда не отрекусь.
– Между прочим, я с большим удовольствием отправил обеих твоих сестер в крематорий. От них остался только пепел.
Люк тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. Он мечтал только об одном: унести гнусного мерзавца с собой в могилу.
– Ракель, кстати, та еще штучка была, смела мне дерзить, грязная шлюха! – заметил фон Шлейгель. – Она неплохо устроилась в доме коменданта лагеря, но я отыскал мерзавку и вывел на чистую воду. А теперь вот с тобой рассчитаюсь, и не будет больше семьи Боне.
– Только не забудь, что в этот раз я тебя отыскал.
– Как тебе это удалось?
– Помнишь полковника Килиана?
– Из Парижа? – удивленно уточнил фон Шлейгель. – Его ж убили!
– Да, память тебя не подвела.
– Гестаповцами не становятся, – гордо заявил фон Шлейгель. – Гестаповцами рождаются!
Люк расхохотался.
– Килиан тебя всем сердцем ненавидел. Он подал мне весточку с того света, подсказал, как тебя найти.
– Ничего не понимаю… – ошеломленно произнес фон Шлейгель.
– А я тебе ничего объяснять не собираюсь. Главное, что прятаться тебе больше негде. Тебя обнаружили.
– Эй, ты помнишь, что пистолет у меня? – издевательски спросил бывший гестаповец.
– А это неважно, – ответил Люк. – Другие тебя отыщут.
– Другие? Кто? Мне некого бояться!
– При многих советниках народ благоденствует, – промолвил Люк, презрительно сощурившись.
– И как я должен это понимать?
– Книга притчей Соломоновых.
– Ах, вот в чем дело! – протянул фон Шлейгель. – Ты решил меня запугать гневом господним?
– Нет, подлец, это девиз службы «Моссад». Слыхал о такой? Израильтяне, которые весьма успешно разыскивают нацистских преступников. От них тебе не спрятаться.
Фон Шлейгель вздрогнул.
– И возраст тебя не спасет, – с отвращением промолвил Люк. – Станешь легкой добычей, только и всего.
– Что… – запинаясь, начал фон Шлейгель.
– Тебе интересно, что я сделал? – уточнил Люк. – Загляни в мой рюкзак – узнаешь.
– Брось его мне, – потребовал бывший гестаповец.
– Ознакомься со своим досье, особенно с последней телеграммой. Я ее отправил в понедельник, так что ждать тебе недолго осталось.
Фон Шлейгель дрожащими руками перелистал документы.
– Не волнуйся, все в полном порядке, – сказал Люк. – Отчеты, свидетельские показания, фотографии…
– Откуда это у тебя?
– Я же сказал, от Килиана.
– Килиан убит!
– Знаешь, как агенты «Моссад» поступили с Адольфом Эйхманом? – холодно улыбнулся Люк. – Он, как и ты, скрывался под вымышленным именем, уехал в Буэнос-Айрес и думал, что мирно доживет там до старости, в кругу родных и близких, но его выследили и тайно вывезли из Аргентины в Израиль, где преступник предстал перед судом. Эйхмана приговорили к смертной казни и повесили, а труп сожгли, отомстив за тех, кого он отправил в крематорий. Так вот, я передал в «Моссад» все сведения о тебе – новое имя, адрес, фотографию, подробный рассказ о твоих преступлениях, – и в один прекрасный день, господин начальник криминальной полиции, к тебе нагрянут агенты израильской разведки и предложат сделать выбор: скорая смерть от пули или долгий судебный процесс. На твоем месте я бы выбрал пулю.
– Заткнись! – прикрикнул на Люка фон Шлейгель.
– Что, испугался?
Бывший гестаповец вскинул на плечо рюкзак.
– О твоем прошлом узнают все – жена, дочери… – продолжал Люк.
– Кстати, что случилось с мадемуазель Форестье? – внезапно спросил фон Шлейгель.
– Умерла, – коротко ответил Люк.
– Что ж, война не обходится без жертв, – философски заметил бывший гестаповец.
– Мадемуазель Форестье вышла за меня замуж, и мы с ней прожили долгую и счастливую жизнь. Между прочим, Лизетта была английской разведчицей, а ты и не догадывался.
Фон Шлейгель вздрогнул и отшатнулся.
– А ты, Равенсбург, теперь оплакиваешь свою утрату, – цинично заметил он.
– Да, но твои дочери вряд ли станут тебя оплакивать, а проникнутся безмерным отвращением, узнав, кто на самом деле их отец. Ты разрушишь им жизнь, обречешь на вечный позор, – сказал Люк. – Хотя мог бы поступить иначе…
