— Я… отдала его своему младшему брату, он такой маленький и болезненный, и не может выходить на улицу поиграть, как другие дети, так что я подумала… Я подумала, что это было бы так мило, и решила, что вы не будете возражать, мэм, поэтому и отдала его ему!
«Вернее, ты имеешь в виду, что не думала, что я замечу», — угрюмо подумала Элейн. Второй удар, еще один мяч вне игры.
— А кусок белого шелка, Кейти? Что ты с ним сделала?
Кейти уже рыдала всерьез.
— О мэ-э-м! О мэм!
Третий удар.
— Я с-с-де-л-ла с-с-своей маме шелковый носовой платок из этого-о-о-а-а — у нее никогда раньше не было ничего столь замечательного, и я подумала… я думала…
— Я поняла, — вздохнула Элейн. — Ты не думала, что я замечу.
Кейти спрятала лицо в складках передника. Она рыдала, словно двойник Люсиль Болл.
Элейн с раздражением смотрела на склоненную голову служанки. Ее внимание привлекла сорочка, лежащая в корзине для шитья.
— Ладно, Кейти, неважно, — Элейн протянула руку и вытащила сорочку из корзины. Схватив разодранный лиф обеими руками, она резко дернула.
Ткань порвалась пополам.
Кейти оторвала голову от передника.
— Иди, найди мне какую-нибудь веточку, примерно размера омелы.
Кейти вытерла лицо фартуком, а затем высморкалась в него.
— О мэм, я не могу этого сделать! Я должна оставаться с вами!
Элейн поджала губы. В эту игру могут играть и двое.
— Может, мне рассказать его светлости о том, что ты уничтожила имущество своей хозяйки?
Кейти скрутила жгутом испачканный передник.
— О мэм! О мэм, пожалуйста, не делайте этого! Мне детей нужно кормить и…
— Знаю, знаю. Обувать. Тогда, полагаю, ты пойдешь и найдешь ветку.
Кейти бросила измазанный соплями передник в корзину. Пока служанка выполняла данное ей поручение, Элейн сочиняла записку, время от времени задумываясь и прикусывая кончик деревянной ручки. Вскоре Кейти вернулась, неся небольшую сучковатую ветку.
Элейн недоверчиво осмотрела ее.
Кейти робко улыбнулась:
— Это лучшее, что я смогла найти, мэм.
Элейн отправила Кейти с другим поручением. На этот раз служанка пошла, не споря.
Элейн подрезала ветку до удобного размера. К тому моменту, как ей удалось добиться сходства с веточкой омелы, она сломала все ногти и заработала столько заноз, что можно было бы использовать их для растопки. Она завернула новообращенную ветку в белый шелк, ранее бывший женской сорочкой.
Кейти вернулась с хрустальным графином, наполненным янтарной жидкостью. Элейн вытащила пробку — миниатюрный хрустальный шарик — и оглянулась в поисках чего-нибудь, что помогло бы отломать ножку пробки. Испорченная сорочка лежала на полу возле кушетки. Элейн подхватила шелк и обернула им пробку. Она отнесла завернутую хрустальную пробку на стол, положила ее на Библию и ударила бронзовым канделябром.
— Мэм! О мэм, что вы делаете? Вы разбили хрусталь, а я забрала его из гостиной! Дворецкий видел, как я взяла его, и подумает, что это я его разбила! О мэм!
Элейн осторожно развернула шелк. От миниатюрного шарика откололась ножка. Она поднесла шарик к свету.
— Тсс, Кейти! Я скажу дворецкому, что ты этого не делала. Тебя не накажут, обещаю.
— О, но мэм, его светлость, он-то точно сделает меня ответственной за это! Вместо вас! О мэм, он наверняка уволит меня!
Плач Кейти наткнулся на глухую стену. Элейн размышляла о том, что хрустальный шарик наверняка был большим и прозрачным, но это могло сработать.
— Кейти, на столе лежит записка. Я хочу, чтобы ты передала ее Хэтти.
Девушка открыла рот. В глазах служанки появился страх.
— Ты же знаешь, где находится комната Хэтти, не так ли?
Неохотный кивок.
Элейн снова взяла записку и протянула ее молодой служанке.
В ней окрепла решимость.
— Тогда отдай это ей, или я сейчас же расскажу его светлости, какой неуклюжий и безответственный из тебя вор.
Кейти уставилась на нее своими большими карими глазами раненной коровы. Нет, глазами Джаспер. Элейн указала на дверь.
Кейти вернулась молчаливой. Элейн воздержалась от расспросов служанки, прекрасно понимая, какой несносной могла быть Хэтти. Служанка свернула грязный передник и уложила его сверху на кучку заштопанных вещей на кушетке. Элейн воздержалась от комментария.
Наступило, а затем и прошло время отхода ко сну. Куча заштопанной одежды все росла. Покалеченная нога Элейн ныла знакомой нарастающей болью от перенапряжения. Прошлой ночью Чарльз держал ее в своих руках, целовал и поглаживал сжавшиеся в тугой узел мускулы. А она, как безмолвное домашнее животное, позволяла ему проделывать все это.
Теперь настало время прекратить этот фарс.
Но записка Элейн не возымела ожидаемого эффекта. Уже, должно быть, почти полночь, беспокойно подумала Элейн, и ни слова подтверждения. Кейти так и заснула поверх своей штопки.
Элейн поворошила дрова в камине. Кейти во сне похрапывала. Элейн осторожно собрала ворох заштопанной одежды и переложила его в корзину. Затем потрясла служанку за плечо.
— Кейти? Кейти, ты спишь?
Кейти испустила долгий, свистящий храп. На лице Элейн появилась невольная усмешка. Она уложила служанку на кушетку и накрыла ее халатом.
В дверь тихо постучали.
Сердцебиение Элейн участилось. Чарльз? Уж не решил ли он, как и прежде, заявить о своих супружеских правах? Она покраснела от мысли о том, с какой силой она желала, чтобы это было так.
Кто-то подсунул под дверь записку — лист бумаги, поразительно белый во мрачном сумраке. Элейн выждала несколько долгих секунд, прежде чем взять его. Почерк был даже более наклоненным, чем обычно.
Дорогая Элейн,
Я думала, что ты… как это говорят люди твоей эпохи?.. посмотришь на вещи моими глазами. Помнишь тот маленький ручеек в лесу, где ты с таким завидным аппетитом наслаждалась Арлкоттом? Встретимся через час. Думаю, мне не нужно напоминать тебе, чтобы ты захватила с собой мои вещи.
Кровь прилила к щекам Элейн. Откуда этот человек узнал о том, что они с Чарльзом делали в тот день? Никто не мог знать об этом, кроме нее и, разумеется, Чарльза.
Она вспомнила, что Боули видели их возвращение с прогулки. Не требовалось богатого воображения, чтобы понять, чем они занимались. Одежда промокла насквозь и испачкалась. Было вполне очевидно, что они занимались любовью, даже тем, кто нашел своих детей в капусте. В записке не упоминалось конкретно о том, что Элейн ублажала Чарльза губами. В ней просто говорилось, что она наслаждалась им с «завидным аппетитом». В четвертой записке тоже писалось нечто подобное про аппетит. Она старательно гнала от себя мысли о записке, сообщающей, что Морриган все известно.
