– Нет смысла пытаться придумывать другую ложь, чтобы покрыть эту, – быстро добавила я, когда увидела, что она собирается начать говорить. Лучше было держать ее в растерянности. Прежде чем она могла собраться с духом и, защищаясь, нагородить новую ложь. – Миссис Дальтон очень больна и хочет найти примирение с Богом. Она сожалеет о своем участии в этом заговоре и желает рассказать кому-нибудь теперь всю правду. Почему вы сделали это? Как могли вы позволить кому-то забрать вашего собственного ребенка?
– Что тебе наговорила миссис Дальтон? Она больна, она могла уже впасть в безумие. Почему вообще ты пошла разговаривать с этой женщиной? Кто послал тебя туда?
– Она больна, но она не впала в безумие. И здесь, в отеле, есть другие люди, которые могут подтвердить ее рассказ, – отрезала я. – Меня тошнит от этой лжи, от жизни в сплошной лжи.
Вы лежите здесь в постели, притворяясь слабой, усталой и нервной, только для того, чтобы спрятать себя от правды, – сказала я. – Ладно, меня это не касается. Делайте то, что хотите, но больше мне не лгите. Не притворяйтесь, что любите меня и что скучали по мне, и что жалеете меня за то, что меня забрали отсюда, что я жила бедной, трудной жизнью. Вы послали меня в такую жизнь. Разве не вы? Разве не вы? – закричала я. Она моргнула и посмотрела на меня так, словно вот-вот зальется слезами. – Я хочу правды! – кричала я.
– О, Господи, – она закрыла лицо ладонями.
– Плач и притворство не спасут вас на этот раз, мама. Вы сделали ужасную вещь, и я имею право знать правду. – Она покачала головой. – Расскажите мне, – настаивала я, – я не уйду, пока вы этого не сделаете.
Она медленно отняла руки от лица. Это было изменившееся лицо, и не только потому, что слезы размыли косметику и от подведенных век побежали струи. У нее в глазах было усталое выражение поражения, губы дрожали. Она кивнула и повернулась ко мне. Она выглядела даже моложе, больше походила на маленькую девочку, которую поймали за тем, что она делала что-то нехорошее.
– Ты не должна думать обо мне плохо, – сказала она тоненьким, детским голосом, – я не хотела сделать ничего плохого, нет. – Она сложила губы дудочкой и подняла голову, как это сделал бы пятилетний ребенок.
– Просто расскажите мне, что произошло в действительности, мама. Пожалуйста.
Она взглянула на дверь, потом подвинулась ко мне ближе и понизила голос до шепота.
– Рэндольф не знает. Это разобьет его сердце. Он очень любит меня, почти так же, как любит свою мать, но он ничем не может помочь. Не может.
– Значит, это вы отдали меня? – спросила я, почувствовав, как подступает тошнота. До самого этого момента… этого момента истины… Я не хотела поверить тому, что мне рассказали. – Вы позволили Орману и Салли Джин Лонгчэмпам взять меня?
– Я должна была, – прошептала она. – Она заставила меня.
Краем глаза она взглянула на дверь. Она как маленькая девочка пыталась свалить свою вину на другую маленькую девочку. Моя ярость утихла. Было в ней что-то тоскливое и печальное.
– Ты не должна обвинять меня, Дон, пожалуйста, – умоляла она. – Ты не должна. Я не хотела делать этого, честно, но она сказала мне, что если я не сделаю этого, она расскажет Рэндольфу и подвергнет меня позору. Куда бы я пошла? Что бы я делала. Люди бы меня ненавидели. Все уважают и боятся ее, – зло добавила она. – Они бы поверили всему, что она сказала.
– Значит, вы занимались любовью с другим мужчиной и забеременели мной? – спросила я.
– Рэндольф всегда был так занят отелем. Он был влюблен в этот отель, – пожаловалась она. – Ты не имеешь никакого представления, как тяжело мне было в те дни, – ее лицо перекосилось. Глаза наполнились слезами. – Я была молода, красива, полна энергии, и мне хотелось всего, но Рэндольф всегда был так занят. Его мать всегда говорила ему, сделай то или сделай это, а если я хотела куда-то пойти или сделать что-то, он всегда должен был спросить разрешения у своей матери. Она управляла нашими жизнями, словно какая-нибудь королева.
Я не собиралась просто сидеть здесь все время. У него никогда не было времени для меня! – воскликнула она возмущенно. – Никогда! Это было несправедливо. Он никогда не говорил мне, что так будет, когда ухаживал за мной. Я была обманута. Да, – сказала она, оттачивая свою теорию, – я была обманута, введена в заблуждение. Он был одним мужчиной за пределами отеля, и другим внутри его. Внутри он был тем, чего хотела от него его мать, и не имело значения, что я говорила или делала. Поэтому меня нельзя винить, – заключила она. – Это, в действительности, целиком его вина… ее вина. – Слезы потекли по ее лицу. – Разве ты этого не понимаешь? Меня не надо винить.
– Она сказала вам, что вы должны отдать меня, и вы согласились, – проговорила я тоном адвоката, подвергшего свидетеля перекрестному допросу в суде. Но я и чувствовала себя адвокатом особого рода, потому что я действовала как представитель Салли Джин и Ормана Лонгчэмпа, да и самой себя.
– Я вынуждена была согласиться. Что еще я могла сделать?
– Вы могли сказать «нет». Вы могли воевать за меня и сказать ей, что я ваш ребенок. Вы могли сказать ей нет, нет и нет! – дико закричала я, но это было все равно, что заставлять четырехлетнего ребенка вести себя, как взрослый. Мать улыбнулась сквозь слезы и кивнула.
– Ты права, ты права. Я была плохой, очень плохой! Но сейчас все в порядке. Ты вернулась. Все в порядке. Давай больше не будем говорить об этом. Давай говорить о приятных вещах, радостных вещах. Пожалуйста!
Она коснулась моей руки и глубоко вздохнула. Выражение ее лица изменилось, словно все то, что мы обсуждали, мгновенно забыто и не представляет какой-либо важности.
– Я тут думала, что ты должна что-то сделать со своими волосами и, может быть, пойти и купить тебе какую-то красивую одежду. И новые туфли и кое-какие украшения. Ты не должна носить все то, что осталось от Клэр Сю. Сейчас ты должна иметь свои собственные вещи. Тебе это понравится? – спросила она.
Я покачала головой. Она действительно была ребенком. Возможно, она всегда была такой, вот почему моя бабушка так легко подчинила ее себе.
– Но я сейчас так устала, – сказала она. – Я уверена, что это все из-за нового лекарства. Я сейчас хочу лишь на время закрыть глаза, – она откинула голову на подушку. – И отдохнуть, отдохнуть. – Она опять открыла глаза и посмотрела на меня. – Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, скажи ему, чтобы он позвал доктора. Мне надо заменить лекарство.
Я смотрела на нее сверху. У нее было лицо маленькой девочки, лицо, вызывающее сочувствие и сожаление.
– Спасибо, дорогая, – сказала она и закрыла глаза.
Я повернулась и пошла. Не было смысла кричать больше на нее или предъявлять ей какие-либо требования. В своем роде она была инвалидом, не такой больной, как миссис Дальтон, но просто закрытой от реальности. Я дошла до двери.
