Блюдо за блюдом сменялись перед королевой, но она ничего не замечала. Наконец к ней вернулся дар речи, она повернулась к сидящему справа лорду Джерарду и едва слышно сказала:
— Почему Карл так поступил со мной?
— Я отнюдь не восхищен поведением его величества, — с явным неудовольствием произнес лорд Джерард, — однако вполне могу его понять. Я предупреждал жену, что эта затея плохо кончится. Король не желает раскола двора на два лагеря. Напротив, он хочет, чтобы вы научились жить в мире с его любовницей. И пока вы этого не сделаете, моя дорогая, вы не будете счастливы.
— Но леди Джерард…
Лорд Джерард не дал ей договорить.
— Моя жена — замечательная во многих отношениях женщина, и я люблю ее. Но должен предостеречь вас, как предостерегал и ее. Нельзя слишком увлекаться честолюбивыми мечтами, это может навлечь на вас огромные неприятности.
Честолюбие! Выходит, леди Джерард действовала из эгоистических побуждений, а не из любви к Катерине. Слезы подступили к глазам Катерины, она быстро сделала глоток вина; никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой одинокой и покинутой. Она незаметно обвела глазами стол. Ни одного настоящего друга! Именно сейчас ей стало ясно, что все только притворяются, желая использовать ее в своих целях. Во всей Англии у нее есть единственный друг — Карл, а она отталкивает его своим поведением.
Катерине казалось, что этот вечер никогда не кончится. Она сидела молчаливая и несчастная, но была слишком горда, чтобы покинуть прием.
Назавтра слух об этом инциденте облетел весь Уайтхолл. Одни считали, что шутка удалась на славу, другие сочувствовали Катерине. Наиболее рассудительные решили все же примкнуть к фракции леди Каслмейн, сила явно была на ее стороне.
Катерина провела день в полумраке своей опочивальни, лежа в постели и прикладывая к голове уксусные примочки. Вновь и вновь перебирая в памяти унижение прошлого вечера, она думала, что лучше умереть, чем снова показаться при дворе. Леди Джерард неотлучно находилась при ней и жужжала как муха. Пусть первый бой проигран, в который уж раз повторяла она низким надоедливым голосом, но они добьются победы!
Королеве совсем не хотелось присутствовать на вечернем балу в Уайтхолле. Она понимала, что всем уже известно о вчерашнем происшествии, и предпочла бы встретиться с волками, чем с алчными взглядами придворных.
Вдыхая слабый кисловатый запах уксуса, она то плакала, то молилась. Молитвы были разными, но просила у Бога она лишь одного — дать ей смелости. Ведь рано или поздно ей придется отказаться от своего затворничества, и чем дольше она будет медлить, тем тяжелее будет вернуться в мир. В результате подобных размышлений она поднялась с кровати и приказала Френсис Стюарт помочь ей одеться к вечернему приему.
Барбара торжествовала победу. На балу она появилась в своих любимых драгоценностях, подаренных королем. Окинув леди Джерард надменным взглядом, Барбара молча повернулась к ней спиной.
Леди Джерард села возле Катерины, сжигаемая бессильной злобой. Катерина устало сказала:
— Что еще случилось?
Ей очень хотелось набраться смелости и попросить леди Джерард оставить ее в покое. Как горько было сознавать, что она доверилась этой даме, да еще сравнивала ее со своей матерью! Сейчас она видела, кем на самом деле была леди Джерард, и с трудом терпела ее присутствие.
Королева и леди Джерард сидели уединенно в дальнем конце зала. Барбара и король были в центре оживленной группы придворных, и каждый входящий делал легкий поклон Катерине и спешил присоединиться к компании короля и его любовницы.
Киллигру и Шроузбури стояли неподалеку от королевы. Шроузбури выудил табакерку из складок пышного рукава и отправил понюшку табака в правую ноздрю. Сделав презрительную гримасу, он искоса взглянул на леди Джерард и сказал Киллигру:
— Ей-богу, табак лучшее средство, чтобы перебить зловоние, распространяемое леди Джерард.
— Вы имеете в виду винный перегар? — самым невинным образом поинтересовался Киллигру.
— Упаси Боже, нет! Хотя уверяю вас, такое случается с ней довольно часто. Но нынче зловоние другого свойства — разлагаются умершие амбиции.
Киллигру рассмеялся и одобрительно похлопал Шроузбури по плечу, поглядывая на побагровевшую физиономию леди Джерард. Безумная злость затуманила ее рассудок, и, потеряв контроль над собой, она начала критиковать манеры и нравственность короля. Все высказывания произносились повышенным тоном, и придворные посматривали на короля, ожидая его гнева. Но король лишь рассмеялся с удивительной снисходительностью.
Катерина едва сдерживала слезы. Она попыталась утихомирить разбушевавшуюся фрейлину, но та разошлась ни на шутку, ее голос перекрывал музыку:
— А уж леди Каслмейн настоящая шлюха, готовая вертеть хвостом перед любыми штанами за полкроны!
На лице короля появились признаки гнева, он быстро подошел к леди Джерард и процедил сквозь зубы:
— Мадам, позвольте пригласить вас на танец. — Карл вывел изумленную даму в центр зала, его пальцы крепко сжимали ее руку.
Когда они оказались в танце лицом друг к другу, король произнес с угрожающей холодностью:
— Вы освобождены от обязанностей фрейлины королевы. Уши моей супруги слишком нежны, чтобы слушать ваше сквернословие.
Леди Джерард закрыла лицо руками, точно ее ударили, и, развернувшись, выбежала из зала.
Карл подошел к Барбаре и продолжил с ней танец.
Катерина уныло следила, как весело смеются Карл и Барбара. Гордыня оказалась плохим советчиком. Надо добиться того, чтобы он улыбался ей так же, как Барбаре, с той же сердечностью и теплотой. Но как сделать это? Катерина постаралась быть честной с собой. Чего она добьется, замкнувшись в горделивом одиночестве? Лишь того, что, как и прежде, будет наблюдать со стороны за своим законным супругом, кружащимся в танце по залу с другими женщинами. Впервые ей подумалось, что она слишком идеализировала его. Он был обычным мужчиной с горячим темпераментом и длинным списком грехов. Но до чего же он обаятелен! Может, его самый большой грех и состоит в присущем ему безмерном обаянии.
Катерина так сильно сцепила руки, что побелели костяшки пальцев. Может ли она принять его таким, каков он есть? Возможно, если она оставит попытки изменить его, то со временем вернет его любовь.
Сейчас Катерина уже не вспоминала о монастырских или материнских заветах. Она жила своим умом и понимала, что должна принять этот мир таким, каков он есть. Как надоели, наверное, Карлу ее бесконечные вечерние молитвы! С каким завидным терпением относился он к ее скверному английскому языку, к ее медлительности! А ведь ему так нравятся остроумные веселые разговоры!
