— Ты сказала, что хотела бы мне присягнуть. Думаю, у тебя довольно гордости, сил и храбрости. Но прежде прошу тебя еще раз подумать. Если ты присягаешь как рыцарь, к твоему слову я буду относиться по-мужски. Никакое уклонение от услужения мне по причине женской слабости в расчет принимать уже не буду.
Это было как раз то, чего хотелось Элизабет. Роджер предложил ей даже больше, чем доверял родной отец! Завершить свое самоутверждение таким триумфом она не могла и мечтать. Это было ошеломляюще! Но вместо радости у нее вырвалось:
— Значит, как жена я тебе больше не нужна?
Глаза Херефорда сразу потеплели.
— Что ты, дорогая, как женщину я тебя люблю больше всего и ни на что не променяю. Я говорю о том, что, когда потребую от тебя исполнения рыцарского долга, ты будешь не вправе отказаться, ссылаясь на женские причины, скажем, обидевшись на меня, если я как муж запрещу тебе общение с кем-то или какое-то действие. Поняла?
— Кажется, да.
— Тебе нужно время подумать? Мы тут пробудем еще одну или две ночи. Времени у тебя немного.
— Нет, — тихо сказала она, — думать мне нечего. Ты можешь взять мою верность и преданность, когда захочешь. Я буду твоим «человеком» и женщиной одновременно.
Для стороннего наблюдателя эта сцена могла бы показаться комичной. В слабом свете раннего утра совершенно голый мужчина стоял над преклонившей колено женщиной с распущенными до пола волосами, что свидетельствовало об их тесной близости. Он обращался к ней как к своему вассалу мужского пола и когда давал ей свой поцелуй мира, губы его были жестки. Под конец он протянул ей свой меч со святыми мощами в рукояти, служившей одновременно и крестом, она поднялась, возложила на меч руки и поклялась. В заключение, как символ новой связи между ними, он вручил ей свою окровавленную перчатку и еще раз твердо, по-мужски поцеловал. Для участников этой церемонии ничего забавного в ней не было. Оба были предельно серьезны. Херефорд впредь будет относиться к жене как к верному вассалу, а Элизабет в момент исполнения ее мечты с испугом поняла, что вовсе не хотела, чтобы отношения с мужем стали теперь такими, однако всей душой стремилась быть достойной чести, какой редко удостаивается женщина в личной жизни.
— Файт! — провозгласил Херефорд и уселся на постель, закутавшись в покрывало. — Теперь, Элиза, у меня есть для тебя дело.
— Ой, Роджер, не сразу! Я боюсь!
— Что? — удивился Херефорд, потом рассмеялся и привлек жену к себе. — Я стану умнейшим человеком на земле, когда научусь тебя понимать. Ты постоянно без спросу и согласия вмешиваешься в мои дела, а когда я прошу тебя что-то сделать, тебе становится боязно. Неужели я был с тобой так груб и бесцеремонен или просил тебя о чем-то невозможном?
— Ты был тогда другой. Когда вот такой, мне не страшно. Но я понимаю, почему тебя боится Вальтер и беспрекословно повинуются люди.
— Хорош бы я был лорд, когда бы сажал на колени и ласкал своих вассалов! — Херефорд снова смотрел по-доброму и ласково улыбался. — А если бы еще испытывал к ним то же, что и к тебе, то вообще бы ничего не делалось: какая работа тут пойдет на ум? Я раньше думал, что женщин не делают вассалами, потому что они не могут носить оружие, но теперь вижу, что они опаснее другим. — Он засмеялся. — Слушай, Элизабет, мы всегда все делаем шиворот-навыворот. Почему бы нам не продолжить в том же духе? Становится светло, мне ужасно некогда, много надо и тебе рассказать, так что… давай заниматься любовью.
Он опрокинул ее на постель, она не стала сопротивляться. Сначала она не испытывала ни желания, ни страсти, только чувство тепла, сделавшее ее нежной и податливой. Роджер, видимо, понял ее состояние, и его движения были неторопливыми, хотя и говорил, что времени у него нет. Иногда он совсем останавливался, целовал и ласкал ее, изгибался, чтобы потрогать губами груди, гладил бедра. Элизабет застонала тихо, потом громче, и когда Роджер замирал в нерешительности, — сама стала его подталкивать. Ее выражение стало сосредоточеннее, и она бессознательно все крепче прижималась к мужу.
Немного погодя, лежа на спине и смотря в полог над постелью, он сказал задумчиво:
— Помнишь, однажды сказал тебе, что ты будешь визжать, как сучка при вязке. Вот получилось.
— Какой ужас! Что ты говоришь!
— Некрасиво, зато выразительно и точно. — Он повернулся к ней, глаза еще переполняла влага нежности, и ему захотелось разбавить это чувство шуткой. — Ты знаешь, когда ты краснеешь, кожа у тебя розовеет и выглядит так аппетитно, что мне хочется тебя съесть.
— Лучше помолчи. Ты сейчас позеленеешь, а не порозовеешь, если скажу тебе кое-что.
Элизабет нигде не уступала и всегда была готова дать ему сдачу, не важно, дразнил он ее или любил. Херефорд вытаращил глаза.
— Что ты такого можешь мне сказать, чего я еще не слышал?
— А вот и скажу, раз обзываешь меня сучкой, — захихикала Элизабет. — Ты сам стал таким развратником, что спишь с собственным вассалом! Ну, что скажешь?
— Сучка! — сказал он нежно и ласково ущипнул ее за плечо. — Неблагодарная сучка, кусающая руку, ее кормящую.
Она снова засмеялась, но муж уже отвлекся от любовной игры и, глянув на светлеющее небо, посерьезнел. Его ждала масса дел, и времени, как всегда, не хватало. Особой спешки, однако, не было, если не считаться с привычной торопливостью Генриха. Раз он был уже в Англии, теперь все время работало на их дело завоевания трона, теоретически можно было не торопиться, но заботила опасность отхода разочарованных союзников, если война затянется. Так что Херефорду было непонятно, почему ему надо спешить, но чувство у него было именно таким: надо гнать и гнать, иначе все развалится на части. И ничего поделать тут было нельзя. Будучи человеком простым, он поступил просто: немедленно поднялся с постели.
Элизабет не желала вставать и еле шевельнула губами, чтобы Роджер опустил полог. Ей хотелось остаться в теплом полумраке и посмаковать новую для себя и полную свободу от скованности, вспоминая острое больно-сладкое ощущение. Роджер в другое время сам с наслаждением повалялся бы с женой, поддразнивая и лаская ее, снова бы предался удовольствию. Вместо этого он отвернулся.
— Нет, любовь моя, знаю, что тебе хочется, но сейчас этому не время. — Он улыбнулся ласково, но выражение было достаточно твердым и не допускающим возражений. — Вставай, вассал, есть дело для тебя.
— Не поручай мне дела выше моих сил.
— У тебя нет предела сил, когда приложишь старание. Я даю тебе только задание. Пойдут за тобой люди твоих родовых имений… если случится немного повоевать?
— Думаю, да.
Элизабет задумалась. Конечно, Роджеру хватит ума, чтобы не послать ее командовать боевой дружиной. Она довольно хорошо разбиралась в военном деле, это так, и были женщины, которые брались за оружие и шли воевать, но все ее знания имели отношение главным образом к обороне, когда и другим женщинам приходилось заменять мужей. Заставить женщину атаковать его врагов было бы настолько нелепым и позорным для него, что она ни за что, ни по каким обязанностям вассала, ни за какую любовь не позволит ему сделать это. Но очень скоро стало ясно, что Роджер имеет в виду другое, Элизабет успокоилась и стала слушать.
