Ознакомительная версия.
– Как трогательно, однако, с его стороны…
– Ты, паршивец, и этого не делал! – заорал Михаил так, что язычок огня в лампе, вздрогнув, забился. – Ты палец о палец не ударил ради её счастья! При том, что всю жизнь в лице менялся, глядя на неё! Ты целый год после войны потратил на карточные притоны и водку! А сколько раз я звал тебя с собой в эти распроклятые Бобовины, сколько уговаривал!
– И чего ради я поехал бы?.. – ровным голосом поинтересовался Закатов. – Наблюдать, как княгиня Вера танцует мазурку с паном… как его там… Команским? У него, надо полагать, морда не разворочена осколками и он не похож на макаку?
– Закатов, ты идиот, – устало сказал Михаил. – И не макака, а безнадёжная свинья. Сколько раз тебе говорить, что Веру ничуть не отпугнуло бы…
– Ты не можешь этого знать.
– Могу! Я всё про Верку знаю, я её всеми кишками чую! И она всегда любила тебя!
– Перестань свистеть, ты обчитался романов.
– Да напиши ты ей хотя бы, скотина! Что от тебя убудет, что ты потеряешь при этом?! Пари держу, она бросит все расчёты, отменит свадьбу и…
– И – что? – Закатов невесело усмехнулся, подняв наконец на взъерошенного друга глаза. – Я ведь не магнат, Мишка. Что я могу предложить княгине Тоневицкой? Свою сотню душ да сорок две в бегах? Убыточное имение? Родовой дом, в котором из щели в щель ветер гуляет?
– Дурак, я убеждён, что ей всё равно…
– Да мне-то не всё равно, сам ты дурак! – рявкнул Закатов. – А там ещё эти дети! Я ведь не старый друг князя Тоневицкого, меня падчерица вряд ли одобрит! Едва ли мадемуазель Тоневицкая захочет уехать из своих блистательных Бобовин в моё захолустье – гонять поросят по улице! Там ведь, кажется, итальянское бельканто, вокал, экзерсисы за инструментом по три часа?! Ты ведь сам сказал, что Вера Николаевна – человек долга!
– Ч-черти бы взяли вас обоих! – выругался Михаил. – Ну, что я могу с вами, ослами валаамовыми, поделать?!
– Не делай ничего, мой милый, – странно, коротко рассмеявшись, посоветовал Никита. – Вера Николаевна трижды права, собираясь за этого Команского. Ей сразу станет легче, и она вполне заслуживает безмятежной жизни. Могу ли я, при всех её заботах, взваливать на неё ещё и моё заморённое Болотеево? А сам я к ней в Бобовины, уж прости, не поеду ни за что. Не хватало ещё быть муженьком-приживалом при богатой особе.
– Никита, ты ломаешь ей жизнь, – Михаил остановился, посмотрел в бледное, изрезанное шрамами, неестественно спокойное лицо друга. – Она любит тебя, и я это знаю наверное. Ты по ней сходишь с ума с двенадцати лет. Так к чему же, зачем нужно это всё?!
– Это рок, – пожал плечами Никита. Встал, потянулся и выглянул в окно. – Кажется, ветер успокоился. Пожалуй, я пойду пройдусь…
– Только посмей, сукин сын! – свирепо сказал Михаил. – Я у тебя на пороге лягу! Если вздумалось напиться – у меня тут есть немного… Да и мне плесни, чёрт с тобой! Всю душу вы мне с Веркой вымотали!
– А что у тебя там? – Никита без особого интереса посмотрел на запылённую бутылку, извлекаемую другом из ящика стола.
– Понятия не имею, ещё от Сашки осталось… Написано – мадера «Восторг принцессы»…
– Пойло. Впрочем, давай. Но за стаканами не ходи! Проснётся Федосья – завтра будет зудеть до вечера.
– Что ж – прямо из бутылки?.. Ф-фуй, свинтус…
– Ничего смертельного. А коли брезгаешь, – так я один. – Закатов открыл бутылку тёмного стекла и, отсалютовав ею, без улыбки провозгласил: – За счастье княгини Веры!
Михаил молча отвернулся к окну. Никита сделал несколько больших глотков из горлышка и передал бутылку другу.
* * *
– Никита! Никита, чёрт тебя возьми, просыпайся! Вставай, пропойца проклятый, ну?! Сколь-ко мож-жно…
– Мишка, чёр-р-рт… Что случилось? Да не тряси ты меня, изверг… – Никита с трудом разлепил глаза и, ругаясь, сел. – Ты что – ошалел?
– Фу, как же от тебя разит! Я битый час стараюсь до тебя дотолкаться! Вставай, идолище, там наши пришли! То есть твои мужики беглые! Внизу, в кухне у Федосьи!
За окном чуть брезжило серое утро. С трудом поднявшись и проклиная «Восторг принцессы», от которого ломило затылок и виски, Закатов кое-как выбрался в сени, сунул голову под умывальник с ледяной водой и долго плескался, ругаясь сквозь зубы. Михаил стоял рядом с полотенцем на плече.
– Да живее ты, дьявол! Вытирайся! Идём! Твои парни весь дом перебудили! С виду – сущие разбойники, Митрий и впускать не хотел, да Устинья вылетела, заголосила…
Войдя в кухню, Закатов сразу же увидел стоящих у дверей Силиных. В том, что это именно они, усомниться было невозможно. У старшего из них, огромного плечистого парня с растрёпанной и грязной копной волос, были такие же сощуренные, небольшие тёмные глаза и широкий загорелый лоб с продольной морщиной, как у болотеевского старосты. Лица второго парня Никита увидеть не мог: тот стоял вполоборота к нему, неловко прислонившись спиной к углу печи, и обнимал Устинью. Руки девушки намертво захлестнулись на его шее, Ефим Силин сжимал Устю в охапке, скомкав в руке её косу. Оба стояли совершенно молча, но откуда-то явно слышались невнятные причитания. С недоумением осмотрев кухню, Закатов понял, что это Федосья, вытирая глаза уголком платка, вполголоса, горестно приговаривает:
– Охти, Господи, Богородица всемилостивая… Вот как случается-то… Чудны дела-то господни… Ох, детушки, вот ведь как бывает-то…
У Никиты возникло непоколебимое ощущение того, что он тут некстати и невовремя, и лучше всего будет потихоньку отойти. Однако старший из Силиных взглянул на него и негромко сказал:
– Здоров будь, барин.
Устинья и второй парень одновременно обернулись, забыв выпустить друг друга из объятий. Из мокрых, ставших ярко-синими глаз девушки било такое нестерпимое счастье, что всё лицо Усти – худое, измождённое, залитое слезами – казалось светящимся и прекрасным, как чудотворная икона. Никогда в жизни Никита не видел, чтобы человеческое лицо так менялось: ещё вчера он видел Устинью замкнутой, тёмной, безразличной ко всему… А сегодня она вся сияла, и, глядя в эти синие, источающие счастье глаза, Никита хотел перекреститься, словно при входе в храм. Он даже не сразу смог перевести взгляд на парня, который так и не счёл нужным выпустить из рук Устинью.
Ефим смотрел на своего барина спокойно, почти вызывающе, одним сощуренным зелёным глазом. Второй глаз был закрыт из-за пересекающего его шрама. Несколько таких полос, – неровных, страшных, едва заживших, – тянулись через лицо младшего Силина, придавая ему совершенно каторжный вид. Волосы его, как и у брата, были спутаны и взлохмачены, грязная рубаха изодрана в клочья.
– Вы так и шли через всю Москву?! – невольно вырвалось у Закатова.
Ознакомительная версия.
