– Святые Небеса! Почему Луиджи скрыл от меня все эти ужасы?
– Не хотел тебя расстраивать.
– Лучше бы я знала, дядюшка! Я не думала, что горожане успели так яростно меня возненавидеть.
– Что ж, теперь ты знаешь, племянница. Не теряй веру, и пусть она будет так же крепка, как вера тех, кто предпочел костер отречению!
В звучном голосе горца Анжелине слышался рокот горной реки, струящейся меж камней.
– Я постараюсь, дядя Жан. Но охранник уже звенит ключами! Время свидания истекло. Господи, как же быстро! Поцелуй моего сыночка!
– Только мужа целовать не проси! Дам – сколько угодно, но мужчин – ни за что!
Он засмеялся, но на душе у него скребли кошки. Горько было оставлять Анжелину за решеткой – бледную, с тусклыми волосами и посеревшими губами. И только ее прекрасные глаза не утратили своего аметистового блеска.
– До скорой встречи, моя крошка!
В тюрьме Сен-Лизье, вторник, 6 июня 1882 года
Анжелина смотрела на маленький квадрат окошка – зарешеченного, без стекол, – который они с Розеттой называли «наш кусочек неба». Облака часто меняли цвет, из сиренево-розовых становясь оранжевыми с золотыми искрами, а потом – лавандово-голубыми, как в этот теплый июньский полдень.
Она встала и приблизилась к крошечному окошку, сквозь которое по воле ветра в камеру проникала то жара, то рассветная прохлада вперемешку с ароматами свежескошенного сена или цветущих садов, если только это не был крепкий запах овец, которых пригнали к фонтану на площади на водопой. С наступлением ночи арестантки упивались тонким благоуханием кустов шиповника, посаженных в саду канониками много десятилетий тому назад.
Чтобы унять тревогу, Анжелина положила ладони на свой округлившийся живот. «Бедный мой pitchoun или pitchounette! Я без устали молюсь Деве Марии, прошу, чтобы ты, малыш, родился не в этих стенах, а в моем доме, который я так люблю, и если мое желание исполнится, это будет означать, что я стану свободной уже в сентябре или раньше!»
Ребенок ответил на легкое движение ее пальцев.
– Да, ты тут, ты по-своему напоминаешь мне об этом, – прошептала она со счастливой улыбкой на устах. – Сегодня к нам приходили твой папа и адвокат, мэтр Ривьер. Нам разрешают разговаривать не больше четверти часа, иногда – двадцать минут. Боже, как же это мало!
Розетта слушала, сидя на узкой лавке, на которой им приходилось спать вдвоем.
– Энджи, адвокат сказал тебе, что меня не отправят в Гвиану? – спросила она уже в третий раз. – Быть в тюрьме, тут, с тобой, – это я переживу, но, если меня отправят за море, я точно умру!
– Розетта, мэтр Ривьер заверил меня, что этого не будет. Новый судья сразу же снял обвинения, так поспешно выдвинутые в самом начале следствия судьей Пенсоном. Ничего не бойся, сестричка! Мне не терпится выступить на суде, где я смогу привести свои доводы. И, поверь, никто не помешает мне высказать все, что у меня на сердце!
– Мадемуазель Жерсанда и Октавия на суд не придут? – с тревогой спросила девушка. – Это точно?
– Луиджи дал тебе слово. Но раньше следующей недели они из города не уедут. Если приговор будет жестоким, придется сказать Анри, что он еще долго не увидится с крестной, что она уехала далеко-далеко, и его Озетта тоже. Я не допущу, чтобы мой pitchoun увидел меня в этом ужасном месте!
К величайшему изумлению Анжелины, пожилой охранник снова пришел, чтобы сопроводить ее в комнату свиданий. Она подумала, что свекровь все же решилась проведать ее, но ошиблась: по ту сторону металлической решетки ее дожидался Гильем.
– Ты? – удивилась она.
– Здравствуй, Анжелина. Да, это я. Перед тем как передать дело, Пенсон подписал для меня разрешение тебя навещать. Боже, какая же ты бледная! Как ты?
– Хорошо. Мне все время хочется есть, но это нормально в моем состоянии. Худшее – это скука. В бездействии время тянется очень долго, а нам тут не разрешают ни читать, ни заниматься рукоделием. Зато санитарные условия намного лучше, чем в тюрьме в Сен-Жироне.
– Я тебе искренне сочувствую. Ты получила мое письмо?
Он пожирал ее глазами, стиснув пальцы на колесах своего инвалидного кресла. Она отметила про себя, что Гильем надел костюм-тройку, побрился и причесал волосы. Что-то в нем переменилось, однако Анжелина не смогла бы сказать, что именно.
– Очень мило с твоей стороны – прийти меня повидать, – сказала она. – Ты выглядишь лучше, чем при нашей последней встрече.
– Твой муж, человек экстравагантный и непредсказуемый, сделал мне прекрасный подарок, и у меня словно прибавилось сил. Теперь я каждое утро сам прогуливаюсь в кабриолете, меньше курю гашиша и ежедневно выделяю время для занятий живописью. Я пришел к мысли, что можно управлять своей жизнью, даже если ты калека. Правлю же я лошадью, запряженной в экипаж!
Анжелина присела на скамью, чтобы их лица оказались на одном уровне.
– Так какой подарок преподнес тебе Луиджи? – спросила она с беспокойством.
– Прошу, не надо его упрекать! Он представил меня Анри и сказал, что я – его родной отец. И наш сын назвал меня «мсье мой отец»! Если бы ты знала, какое это было для меня счастье! Настоящая благодать! Мы с ним немного поболтали. Анри – очень развитый мальчик. Он говорит и рассуждает, как шестилетка!
По лицу Анжелины заструились слезы. Она не могла понять, вызваны они гневом или радостью.
– Я смотрю, каждый делает что хочет, пока я в тюрьме! Луиджи поступил опрометчиво. Анри слишком маленький. Можно было еще немного подождать.
– Анжелина, Анри не выглядел ни растерянным, ни смущенным. Он все равно через год или два понял бы, что Жерсанда, его так называемая мать, слишком стара, чтобы произвести его на свет. Это к лучшему, что он знает, кем приходится ему Луиджи, ведь тому придется заботиться и о нем, и о малыше, который скоро у вас родится.
– А я буду лишена этой радости – ласкать его, баюкать и даже кормить грудью! Наш адвокат не смог сказать ничего определенного по этому поводу. На время родов меня переведут в городскую больницу, потом я пробуду там еще несколько дней, но после…
– Мы найдем решение, Анжелина, – твой муж, я и все те, кто тебя любит! Твое пребывание в больнице будет кстати, если дело дойдет до побега.
– Бежать без Розетты? Никогда!
– Неужели ты думаешь, что вам позволят отбывать наказание в одной камере? Прошу, не плачь! Я намерен свидетельствовать в твою пользу. Найдется еще немало желающих тебе помочь. Моя прекрасная любовь, моя нежнейшая подруга, Бог сжалится над тобой. Над вами обеими…
– Как говорит мой супруг, Господь ничем нам не поможет. Наша судьба – в руках судьи, а он всего лишь человек. Он даже не соизволил меня допросить. По словам мэтра Ривьера, он счел, что информации в деле, переданном ему Пенсоном, достаточно.
– Не падай духом, Анжелина! Ты всегда была сильной.
Гильем, насколько это было возможно, приблизился к решетке. В его золотисто-зеленых глазах читалась уверенность, но в то же время и неизбывная нежность.
– Ты самая сильная, – добавил он шепотом. – И мы тебя не оставим, можешь не сомневаться. Ты уже знаешь, что я развожусь? После суда Леонора возвращается домой, на Реюньон. Пенсон едет с ней, но дети, Бастьен и Эжен, в ближайшие месяцы останутся со мной. И в стенах нашего дома больше не будет ни ненависти, ни ссор. Это к лучшему, не так ли? Нам с Леонорой нужно было принять это решение раньше. Тогда ей не пришлось бы на тебя доносить.
– Наверное, – проговорила Анжелина. – Но я ни о чем не жалею, Гильем, – призналась она с легкой улыбкой. На нее действовали успокаивающе и его присутствие, и красивый голос, отголоски которого в ее сердце не затихли до сих пор. – Обещаю, ты сможешь общаться с сыном. С нашим сыном.
Он послал ей воздушный поцелуй.
– Спасибо, Анжелина. До пятницы!
В мануарии Лезажей, четверг, 8 июня 1882 года, в полдень
