«Очаровательная лирическая комедия».
Бенедикт и сам не понимал, в каком напряжении жил до этой самой минуты. Лишь сейчас наконец-то отважился вздохнуть свободно. Не осознавал, какой тяжкий груз давил на плечи. И вот этот груз начал сам собой подниматься.
– Отец… – забормотал было он, борясь с комком в горле.
– Но мой сын не был бы самим собой, если бы не проявил фантазию и не усложнил обстоятельства, – перебил граф. – С нашей стороны оказалось сущей наивностью надеяться, что Бенедикт выберет одну из тех подходящих девушек, которых мы так старательно ему находили.
Батшеба внимательно посмотрела на Бенедикта.
– А ты не говорил, что родители искали тебе невесту, – упрекнула она.
– Да он никого и ничего не замечал! – воскликнул отец, прежде чем сам Ратборн успел ответить. – Не замечал хорошеньких молодых мисс из почтенных семейств. Не замечал красивых богатых наследниц. Мы пробовали даже тех, кого дразнят «синим чулком». Пробовали сельских простушек. Пробовали всех на свете! Он никого не замечал. Но вот Батшебу Уингейт, самую скандальную и знаменитую женщину Англии, все-таки заметил.
– Скандально известные женщины, как правило, выделяются из толпы, – не выдержала Батшеба.
– Возможно, сказался нездоровый интерес к криминальным слоям общества, – парировал граф. – Как бы там ни было, а мой сын выбрал вас, миссис Уингейт, и вы сумели подарить ему счастье. Из всех женщин мира лишь вы одна – та, которая не могла бы никогда, ни при каких обстоятельствах получить признание высшего света.
– Я не вправе винить вас за… раздражение, отец, но… – попытался было заговорить Бенедикт.
– Этого никогда не случится, – перебил граф. – Это просто невозможно.
– В таком случае…
– В таком случае мы получаем интригующий вызов, – продолжил мысль лорд Харгейт, – Ведь если уж мне удалось так удачно женить Руперта, значит, подвластно и все остальное. Во всяком случае, удача нам улыбнулась: Мандевилл мечтает объединить наши семьи.
– Но он ни в коем случае не выберет связующим звеном меня, – вступила в разговор Батшеба. – Никогда не признает меня членом семьи. Лорд Мандевилл откровенно презирает и ненавидит всех, кто связан с ужасными Делюси.
– Возможность породниться с Карсингтонами перевесила даже ненависть, – резонно заметил лорд Харгейт. – Возможно, наш любезный хозяин лелеет тайную надежду утереть нос высокомерному лорду Фосбери. Трудно сказать наверняка. Определенно мне известно лишь одно: он с энтузиазмом принял участие в совместной операции по повышению вашей респектабельности.
– Я же сказал, что это был просто заговор, – заметил Бенедикт.
Синие глаза зажглись пониманием.
– Клад Оливии, – задумчиво произнесла Батшеба.
– Лучший способ обрести респектабельность – получить огромное состояние, – пояснил лорд Харгейт.
– Сокровища, – все также рассеянно продолжала Батшеба. – Значит, они вовсе не от Эдмунда Делюси.
– Строго говоря, по большей части они пришли именно от него, – успокоил граф. – У Мандевилла хранились старинные монеты с изображением короля Георга Второго, и я купил их. Ведь наши чересчур умные дети моментально раскусили бы обман, подсунь мы им современные деньги. Мандевилл и Нортвик пожертвовали и другие раритеты из семейной коллекции, а я внес те драгоценности, которые прислали в качестве выкупа мать и бабушка Бенедикта. По большому счету клад получился не таким уж богатым, однако выглядит как настоящее сокровище. Все слуги внимательно наблюдали за ритуалом вскрытия сундука.
– Можно было догадаться, – проговорила Батшеба и закрыла глаза. – Я и сейчас вижу эту картину. Яркие солнечные блики на монетах и драгоценных камнях. Вокруг детей плотное кольцо зрителей. Наверх я не смотрела, но нетрудно догадаться, что слуги прилипли к окнам.
Она открыла глаза, словно наконец поняв главное.
– Слуги.
– Слуги быстро разнесут весть, – заметил Бенедикт. – Эти люди не умеют молчать. Несколько дней назад ты сама говорила то же самое.
– Больше того, они приукрасят реальность и приумножат богатство, – добавил лорд Харгейт. – Когда новость долетит до Лондона, сундук Эдмунда Делюси наверняка будет ломиться от рубинов, сапфиров, изумрудов и бриллиантов. Люди будут сообщать друг другу, что миссис Уингейт стоит двадцать, пятьдесят, а то и все сто тысяч фунтов. Как известно, это немаловажное обстоятельство меняет все.
* * *
Лорд Харгейт вскоре продолжил прогулку вдоль берега озера. Бенедикт знал, что отец обдумывает письма многочисленным родственникам.
– Ну вот, – заключил Бенедикт, когда комок в горле немного смягчился, – я все-таки рад, что не придушил старика.
– Не могу поверить, – призналась Батшеба. – Еще сегодня утром я считалась скандально известной и опасной женщиной. И вдруг стала респектабельной дамой. Да, Оливия оказалась права: все, что требовалось для изменения судьбы, – это состояние. И даже не обязательно настоящее, фамильное.
Бенедикт взял ее за руку.
– Теперь тебе придется выйти за меня замуж. И остаться жить в Англии. Бегство на континент и цыганское существование отменяются. Никаких убогих меблированных комнат в грязных кварталах. И никаких поспешных переездов и бесконечных попыток скрыться от судебных приставов. Жизнь сразу станет ужасно скучной.
Батшеба нахмурилась:
– Самое нудное предложение из всех, которые доводилось слышать. И оно исходит из уст опытного политика. Вы вполне могли бы выступить удачнее, лорд Ратборн.
Бенедикт рассмеялся и подхватил ее на руки.
– Ну что, так лучше?
– Немного интереснее, – подтвердила Батшеба.
– Сейчас отнесу тебя в Нью-Лодж и там буду страстно любить до тех пор, пока не ответишь: «Да, милый Бенедикт, я обязательно выйду за тебя замуж».
– А если я так и не скажу этих слов?
– Скажешь!
Она действительно сказала.
Письмо, написанное три месяца назад, Перегрин получил в июне 1822 года.
«Милорд!
Благодарю за очень интересное письмо и за маленького египтянина. К счастью, он прибыл в целости и сохранности, а не разбился на мелкие кусочки, как Вы опасались. С Вашей стороны было очень мило вспомнить обо мне. Я искренне счастлива. И мама по-настоящему счастлива, что чрезвычайно важно. И все же так хотелось отправиться в Египет вместе с Вами, дядей Рупертом и тетей Дафной. До сих пор не могу понять, с какой стати лорд Ратборн и мама так твердо решили нас разлучить. Ведь по пути в Бристоль не произошло ничего страшного. Мы не совершали преступлений, не нарушали общественный порядок. Больше того, соединив маму и Вашего дядю, мы совершили благородный поступок.
