– Что случилось? – с тревогой спросила синьора Оттони.
– Прошлой зимой Большой канал вышел из берегов.
Синьора Оттони разочарованно вздохнула, поднимаясь по изящно украшенной лестнице, которую теперь покрывала паутина. Ее длинная черная юбка оставляла дорожку в толстом слое пыли на розовом мозаичном полу бальной залы. Она прошла на середину и остановилась, оглядываясь вокруг. Жюльетт подошла к ней. Огромная зала выглядела величественно: золоченые панели, бирюзовый потолок, две люстры венецианского стекла, пять футов в диаметре каждая, блеску которых не могла помешать даже пыль. Изящная «обманка» изображала группу улыбающихся людей, роскошно одетых по моде прошлого века, рассматривающих что-то с высокой балюстрады среди гранитных ваз с цветами.
– О, как много счастливых дней пробудила в памяти эта зала, – сказала синьора Оттони с тоской в голосе, затем резким движением расправила плечи. – Но будут и другие, значительно менее легкомысленные, когда эти комнаты станут местом, где раненым морякам и солдатам будут возвращать здоровье. Сколько рядов кроватей можно разместить в этой зале, как вы думаете?
– Три. Два у стен и один посередине. Между ними останется достаточно места.
Так началось превращение Палаццо Оттони в госпиталь. Управляющий одобрил планы хозяйки, но сказал, что слишком стар, чтобы заниматься этим. Жюльетт без труда нашла носильщиков, чтобы перенести мебель, и людей для уборки. В особняке было много великолепных картин, и синьора Оттони пожелала, чтобы они оставались на местах на радость выздоравливающим и медицинскому персоналу. Жюльетт находилась среди тех, кто принимал первых раненых. После некоторых неизбежных затруднений в начале работы, госпиталь вошел в повседневный рабочий режим.
Синьора Оттони решила не возвращаться в Швейцарию. Там оставалось совсем немного знакомых, в основном те, кто ухаживал за больным мужем у них дома и в клинике. Но теперь все интересы, вся ее жизнь сконцентрировалась в госпитале Палаццо Оттони. Она сняла квартиру неподалеку и проводила почти все время с ранеными, беседовала, читала или писала под диктовку письма. Поила водой и кормила тех, кто не мог это делать самостоятельно. Ей казалось, именно такие поступки одобрил бы муж, это утешало вдову.
Среди второй группы раненых, привезенных в госпиталь, оказалось несколько русских солдат. Их взяли в плен австрийцы, но во время перевозки из одного лагеря в другой они попали в перестрелку. Итальянцы прорвали вражескую оборону и взяли раненых. Жюльетт переходила от одной кровати к другой, вглядываясь в лица, или читая имена на ярлыках, если лицо закрывали бинты. Но Николая среди них не было. Едва ли он мог оказаться здесь, в этом госпитале, но ведь случаются и менее вероятные вещи.
Она уже совсем собралась уходить, но подошла одна из сестер и сказала, что на верхнем этаже находится русский офицер. Жюльетт побежала вверх по лестнице, но уже в открытую дверь палаты увидела: это не Николай. Она подошла к кровати, прочла имя на температурном графике и спросила по-французски:
– Как вы себя чувствуете, капитан Ростов? Тот лишился руки и был очень слаб, но с удовольствием ответил на ее вопрос.
– Сейчас, в этой постели, значительно лучше. Когда вы заговорили, мне показалось, я снова в Париже.
– Вы знаете мой родной город?
– Я провел там медовый месяц. Жюльетт улыбнулась.
– Париж – лучшее место для этого.
– Но почему вы так далеко от него?
– Я вышла замуж за итальянца. Можно мне задать вам один вопрос? Не встречали ли вы когда-нибудь графа Карсавина? Я знала его в Париже. Он в русской армии, мне хотелось бы знать, как он, все ли хорошо?
Офицер задумчиво наморщил лоб и покачал головой.
– Очень жаль, но это имя мне незнакомо.
Они поговорили еще немного, он рассказал о жене и детях. Уходя, Жюльетт пообещала навестить его снова, хотя Ростов лежал не в ее палате. Спускаясь по лестнице, она подумала, что на этот раз сама решила заговорить о Николае, но и сейчас чувствовала присутствие его воли.
Синьору Оттони пригласили в качестве переводчика для русских солдат, так как никто из них не говорил по-итальянски. Несколько солдат умерли, несмотря на все усилия врачей, и синьора провела с ними их последние минуты. Русские радовались возможности побеседовать со своей соотечественницей, хотя она принадлежала к тому классу, представителям которого они должны были низко кланяться. За ее мягкими интонациями и добрыми словами, простотой обращения все забывалось, а несколько человек с тяжелой контузией принимали ее за мать. Женщина надеялась, что капитан Ростов может ей что-нибудь рассказать о родственниках, бывших на фронте, но к сожалению, он и ей ничем не смог помочь. Синьора Оттони была крайне удивлена и даже шокирована тем, как откровенно он признавался в своем разочаровании в Государе.
– Он сам назначил себя главнокомандующим русской армией, результаты этого оказались совершенно катастрофическими. Из-за его некомпетентности армия понесла огромные потери. Уже погибли сотни тысяч солдат и офицеров. Трудности, которые сейчас переживает русская армия, невозможно представить. Конечно, далеко не во всем виноват Государь. Кого винить в отсутствии боеприпасов и обмундирования, недостатке провианта, в дырявых сапогах и том, что мы пытаемся сражаться с артиллерией при помощи одних штыков? А знаете ли вы, что в тылу царит страшный голод? От недостатка хлеба страдает не только армия.
– Какое ужасное и печальное положение!
– Будет еще хуже. Крестьяне не забыли старые обиды. В армии много бунтовщиков. Я знаю достаточно офицеров, чья верность Государю весьма сомнительна. И даже наши отдельные успехи в сражении с австро-германскими и турецкими войсками не способны ослабить растущее недовольство в армии и в тылу.
Синьора Оттони с молчаливым неодобрением выслушала все сказанное против Государя, сохранив слова офицера в тайне. Она лишь рассказала Жюльетт о тех трудностях, которые переживает русская армия, и заметила, как при этом помрачнело лицо молодой женщины.
Жюльетт продолжала регулярно писать Марко, зная, насколько приятно получать письма из дома. Он особенно радовался, когда жена вкладывала в конверт рисунки детей, сделанные специально для него, хотя творчество Сильваны пока больше напоминало каракули. Жюльетт не знала, когда теперь ожидать его домой.
Утром пришло два письма из-за границы и одно от Марко, его она прочла первым. В письме муж сообщал, что его, кажется, собираются перевести в другой полк, и надеялся вначале получить отпуск. На втором стоял французский штемпель. Дениза в полном отчаянии писала, что ее последняя манекенщица ушла несколько месяцев назад, так же поступили почти все швеи, они теперь работали на военные предприятия или в госпиталях. С Денизой оставались только полдюжины пожилых женщин. Немногие оставшиеся в Париже клиенты ателье теперь не меняли одежду каждый сезон, новые заказы почти не поступали. Она уже не могла выпускать бюстгальтеры по моделям Жюльетт, продававшиеся по довольно высоким ценам, ведь теперь никто не покупал дорогое белье, этот цех пришлось закрыть. Несколько ателье haute couture уже закрылись, и Дениза была не уверена, что продержится еще хотя бы месяц. Она заканчивала письмо яростной сентенцией, что немцы уничтожили дело всей ее жизни. Среди жалоб она, однако, не забыла упомянуть Жака Верне, который проводил большую часть времени на своих военных заводах, однако часто приезжал в Париж и всегда приглашал ее в рестораны, где можно было пообедать и немного потанцевать.
