Уходя из монастыря через ворота, находившиеся в старинной римской башне, ранее служившей цирком, Бернардино остановился и почтительно склонился перед аббатисой, целуя ей руки. Нет, он даже не смотрел на ее перстни с драгоценными каменьями, как в первый день их знакомства, он просто закрыл глаза и с самой искренней нежностью касался губами чуть загрубелой кожи этих привыкших к работе рук. Бьянка, разумеется, не могла не заметить этого, совсем иного к себе отношения.
— Ты дал мне испытать огромную радость, — сказала она. — Если человек закрывает глаза, целуя голову ребенка, или ноги святого, или уста возлюбленной, то этот поцелуй значит для него все на свете. Потому что только в такие мгновения мы как бы отодвигаем от себя весь мир и вспоминаем, что значит чувствовать.
И Бернардино, посмотрев ей в лицо, увидев эти глаза, так похожие на глаза Ансельмо, вдруг решился. Вчерашние события заставили их обоих перемениться, казалось, именно вчера они оба утратили невинность, именно вчера сестра Бьянка выразила желание узнать как можно больше об окружающем мире. Именно вчера они оба выразили желание до конца прожить каждый день своей жизни, хотя и совершенно по-разному. И Бернардино не хотел, чтобы Бьянка покинула этот мир, так и не узнав, что у нее есть брат.
— Я должен идти, — сказал он. — Но тебе бы стоило пойти со мною вместе. В Саронно есть один человек, очень хороший… Мой самый лучший друг. Он будет очень рад познакомиться с тобой. Он пока еще и не твой брат, но он сын твоего отца.
Сельваджо и Амария поженились в Павии в церкви Сан-Пьетро-Чель-д'Оро. Золоченый купол точно взлетал у них над головой, и торжественная латынь священника раскатисто звенела под золотыми сводами, эхом возвращаясь на землю, к пастве. Казалось, нет на свете более счастливой пары, чем эти двое, вступавшие здесь в священный союз, и святой Амвросий, свидетель сей сцены, радовался вместе с ними, улыбаясь им со своей иконы.
Нонна сидела в первом ряду. Черные кружева красиво выделялись на ее белоснежных волосах. Склонив голову и касаясь лбом молитвенно сложенных рук, она самозабвенно молилась. Она и раньше знала, что отец Маттео непременно сам отслужит эту мессу, поскольку теперь он узнал и Сельваджо столь же хорошо, как с рождения знал Амарию. У святого отца не возникло ни малейших колебаний, когда он сочетал этих двоих под одним именем, ибо Сельваджо вступал в брак под тем же именем Сант-Амброджо, что и Амария. Священнику далеко не впервые доводилось соединять судьбы двух сирот, находившихся под покровительством святого Амвросия. Ему была прекрасно известна история жениха, так что он чувствовал себя совершенно спокойно в том смысле, что в данном случае даже речи быть не может о каком бы то ни было кровном родстве.
И когда добрый старый пастырь торжественно зачитывал отрывок из Священной Книги, который жених и невеста сами выбрали по каким-то своим причинам, Нонна, увидев, как дорогие ее сердцу дети, крепко держась за руки, не сводят друг с друга глаз, вдруг обнаружила, что знакомые слова наделены неким новым смыслом.
«Блажен всякий, боящийся Господа, ходящий путями Его!
Ты будешь есть от трудов рук твоих, блажен ты, и благо тебе!
Жена твоя, как плодовитая лоза в доме твоем, сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей.
Так благословится человек, боящийся Господа!
Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей.
Увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиль!»
Эти слова, казалось, были написаны для них, для той семьи, которую они теперь собой являли, и для той, какой она может со временем стать. Во время проповеди Нонна старалась не слушать священника и благодарила Бога по-своему, искренне и почтительно. Она всегда была верующей и не изменила вере даже в самые черные дни, после смерти Филиппо. Но сегодня она была настолько тронута, что даже немного потеснила в своем сердце пространство, занятое погребальным костром Филиппо. Ведь после смерти сына Господь подарил ей Амарию, а теперь и Сельваджо, и дети их станут подрастать, «как масличные ветви вокруг трапезы ее». И сердце Нонны было полно.
Лица жениха и невесты сияли и светились, как и лица тех святых, что смотрели на них со стен церкви. Амария была в новом зеленом платье цвета молодой листвы, а в волосы вплела крошечные речные жемчужинки — их Нонна старательно извлекала из устриц, которых они не раз ели за ужином, и приберегала для подобного случая. Сильвана, давняя приятельница Амарии, стояла рядом, исполняя роль подружки невесты, и выражение лица у нее было столь же кислым, сколь радостным выглядело лицо самой Амарии. Ну разве можно было предположить, думала Сильвана, что эта найденная в лесу сиротка раньше ее пойдет к алтарю?
Сельваджо надел темно-красный праздничный дублет Филиппо, который, правда, оказался ему немного тесноват. Этого, впрочем, никто не замечал, таким красавцем выглядел жених с аккуратно подстриженной бородкой и тщательно приглаженными и напомаженными волосами. Да уж если Амария и впрямь выглядела как Майская королева, то Сельваджо вполне достоин был называться ее королем. И ничто — ни обвязывание рук жениха и невесты серебристыми лентами, ни возложение брачующимися рук на Библию, ни торжественно повторяемые ими на латыни клятвы, которыми священник всегда скрепляет обряд бракосочетания, — не тревожило памяти жениха, ничто не напоминало ему о том, что все это он уже однажды проделывал.
Стоял великолепный летний день, когда аббатиса и художник добрались наконец до Кастелло. Бьянка сразу узнала эту местность благодаря фреске в церкви Сан-Маурицио, на которой было изображено посвящение святого Маврикия, поскольку Бернардино нарисовал на ней именно эту прекрасную виллу, причем в мельчайших подробностях — вплоть до последнего окошка, до последней планки ворот, последней черепицы на крыше и камня в стенах. Розоватый мед кирпичной кладки, тенистые арки террасы — все это теперь предстало перед нею в реальной действительности и оказалось точно таким, каким было и на той большой фреске в «светской» части монастырской церкви, служа изумительным «задником» для сцены, повествующей о трагической судьбе святого Маврикия. Квадратный в основании, изящный и какой-то внутренне обособленный от внешнего мира, этот замок показался Бьянке одновременно и гостеприимным, и отпугивающим тех, кто являлся сюда непрошеным.
Бернардино, который всю дорогу, особенно в последние несколько часов, страшно нервничал, остановился перед воротами. Он не был здесь почти два года — с того дня, когда Симонетта, стоявшая у окна с его рисунком в руках, отвернулась от него навсегда, — и медленно осознавал, как сильно изменилась за это время знакомая местность.
