Амос, не тратя попусту время, подошел к поразительно красивой девушке, с кожей цвета кофе с молоком и с губами, похожими на свежий созревший персик. Они станцевали несколько раз. Иван все время следил за ними. Вспоминая холодный, бесстрастный взгляд Джейн Филдинг, Иван вдруг подумал, — уж не собирается ли его приятель обзавестись любовницей? Или эти мамаши не требовали заключения законного брака, гарантирующего их чадам сносное содержание?
Иван не танцевал. Через полчаса к нему подошел Амос, и они вышли из душного зала в прохладную, полную истомы южную ночь.
— Ну, что скажешь? — спросил Амос, когда они неторопливо подходили к дому.
— Редкий бриллиант, — беспечно отозвался Иван.
— Она получила воспитание у монашек. Играет на фортепиано.
— Не намереваешься ли ты создать что-то вроде того, что испанцы называют "касита"[1]?
— Я теперь вполне богат, — ответил Амос смущенно, но с гордостью.
Во время беседы у него перед глазами возник образ Коко, одетой так же элегантно, как и эта юная квартеронка. Он был убежден, что ни одна из красавиц на этом балу и в подметки не годилась этой девушке с болота.
В круговерти встреч с покупателями сахара и молассы[2] на протяжении нескольких дней произошедшее на болоте немного выветрилось из памяти Ивана до той минуты, когда он, проходя возле лавки одного купца, импортирующего предметы роскоши из Парижа, не остановил свой взгляд на выставленных на столике эпохи Людовика XV драгоценных камнях и блестящем золотом браслете.
Он вдруг увидел сильные, нежные руки Коко, обхватившие шест и толкающие пирогу вниз по течению ручья, и ему тут же пришла в голову идея, что вон та золотая вещица была создана только для нее. Это видение было таким ярким, живым, что он тут же вошел в лавку и купил браслет. Затем, чтобы как-то оправдаться перед собой, он купил изящную старинную, покрытую инкрустациями и позолотой музыкальную шкатулку для Лиззи и Нанетт.
Еще неделю спустя, когда Коко привезла к причалу целую пирогу креветок, он уже стоял там. Иван был еще более привлекателен, чем прежде, в своем прекрасном песочного цвета сюртуке и белых брюках. Он разговаривал с торговцем мехами и креветками, но Коко знала, что Иван не отрывал от нее глаз, когда она, подогнав пирогу к причалу, набросила веревку на тумбу. Но он не прерывал своей беседы с месье Вейлем, не подавая виду, что заметил ее приезд. Она молча лопатой выгружала креветки в корзину. Чувствуя глубокую обиду, Коко подняла корзину на плечо и направилась на рынок к стойке торговца.
Иван хотел увидеться с Коко наедине, без посторонних глаз. Он не хотел, чтобы Вейль узнал об их встрече, но, задав ему какой-то случайный вопрос, вдруг заинтересовался той информацией, которую он принудил Вейля ему выложить.
— Я бы и сам пошел на такой эксперимент, — говорил он ему, — если бы у меня был нужный капитал. Я давно знаком с методом сушки морских продуктов, применяемым индейцами племени хума. Недавно здесь побывал один китаец, с которым я встречался в Новом Орлеане. Он покупал креветки и рассказал мне, что его семья сушит их для личного употребления, и утверждал, что китайцы занимались этим на протяжении многих поколений. Это вполне естественный вид сохранения пищи на длительное время.
Крупное судно для ловли креветок бесшумно подошло к причалу, и Вейль, приветствуя моряков, убирающих паруса, поднял руку.
— Какой капитал вам для этого потребуется? — спросил Иван.
— Я еще не делал точных расчетов, — с удивлением ответил Вейль. — Прежде нужно прозондировать возможности рынка.
— Я как раз ищу применение для своего скромного капитала. Хотелось бы его вложить в выгодное дельце, — сказал Иван. — Может, мы еще вернемся к этому разговору, когда я приеду сюда, к ручью, в следующий раз.
— Хорошо! — ответил Вейль.
Коко поджидала торговца, а ее сердце билось чаще обычного. Щеки у нее горели от стыда — от хладнокровного отречения от нее Ивана. Конечно, она этого не ожидала, но в этом ничего нового для нее не было. Ей слишком было знакомо ненавистное название "сабинка". Она неоднократно слышала эту историю от своей матери. Она рассказывала ей, как ее народ, представители мирной расы, радушно приняли первых подвергшихся гонениям аккадийцев, когда они, голодные и бездомные, были вынуждены укрыться на болоте, как они приняли их в свое племя, а потомки в знак благодарности выбросили хозяев из цивилизованного белого общества, называя их "незаконнорожденными полукровками". Новые белые вожди запретили смешанные браки.
Ее мать с отцом обменялись брачными обещаниями в индейской манере, как и подобает истинным кайюнам, но тогда среди них не было священника, и они повенчались у ракитового куста. Когда же наконец священник появился, то кайюнам было разрешено узаконить их браки. Но ни один из священников не пожелал узаконить брак ее матери. Таким образом, она стала, как и все полукровки, незаконнорожденной. Но от этого она не чувствовала себя уязвленной и униженной. Напротив, большинство белых мужчин она считала глупцами…
…Наконец появился месье Вейль, который, приняв ее креветки, заплатил за них. Это был какой-то пустяк, но Вейль отлично знал, что даже эта незначительная сумма позволяла ей, а может даже и ее никчемному отцу, существовать. Его спокойная, философическая натура открывала хоть какую-то перспективу перед жителями этой изолированной прослойки нового штата. Он был одним из немногих, который видел в Коко не только ее экзотическую красоту, но и уважал ее бунтарский дух, ее ремесло. Он обычно хвалил ее улов и платил настоящую цену.
На пристани ее ожидал Иван. Тяжелый золотой браслет жег ему карман. Увидев, что на Коко все то же разорванное платье, он остро ощутил полное несоответствие ее задрипанного наряда с таким дорогим подарком. В этом подобии на платье она не могла ни носить браслет, ни спрятать его. Однако все же как он будет прекрасно выглядеть на фоне ее золотистой кожи! Вероятно, он на самом деле спятил. Если бы у него осталась хоть капелька здравого смысла, он вернул бы ей и Большому Жаку несколько монет, и дело с концом.
Когда она вышла из склада, он ей улыбнулся. Она направилась к своей лодке, но явно замедлила шаг.
— Я приехал, чтобы уплатить по счетам, Коко.
Какой он был красивый, пригожий в своем прекрасном костюме. Он явно испытывал искреннюю радость от встречи с ней. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди.
— Я кое-что должен и мадам в таверне, — сказал он, еще шире улыбаясь, — за стирку одежды. Не прогуляешься ли со мной?
