— Я не лгу, Элизабет, позволь мне тебя так называть.
— Разве я могу запретить? — пожала она плечами. — Ты волен называть, как пожелаешь.
— Прекрасно, но мне хочется, чтоб тебе это было приятно. Часто я ругал себя, что не сообразил сделать тебе предложение до отъезда, тогда бы взял тебя с собой во Францию. Вообще-то думал об этом, но пришлось так спешить, все не ладилось, а положение мое было столь шатким — не мог я предложить такой женщине, как ты, делить со мной неопределенность будущего.
— Но наконец решился. Ты уверен, что сдерживали тебя обстоятельства, а не положение моего отца? Я говорю серьезно. Ведь он был в тюрьме. Не останавливали тебя сомнения, что он останется без владений, когда ты наконец решишься?
Херефорд жарко покраснел.
— Ей-богу, ты бьешь в самое больное место.
Элизабет сверкнула на него глазами.
— Значит, это в самом деле так, если больно? Не вижу греха в том, что хочешь прирастить свои владения, мне противно, что прикрываешь это сладкими речами о моей красоте. Ты, наверное, женился бы на корове, имей она мои земли или чего побольше.
Граф раскрыл рот, но, спохватившись, с лязгом закрыл его. Рот снова открылся, он опять закрыл его, плотно сжав губы. Постепенно краска с лица стала сходить, глаза его потеплели.
— Не будем ссориться, Элизабет. Вот какого ты обо мне мнения. Теперь мне понятен твой гнев.
Он говорил это тихо и был явно опечален. Но отказаться от Элизабет и от ее приданого он не мог. «Если ее не берет откровенное восхищение, может, возьмет здравый смысл? — думал Херефорд. — Элизабет — женщина незаурядная, ясно, что для подхода к ней старая тактика не годится».
— Что тебе надо? Хочешь, скажу отцу, что беру тебя без приданого. Я сам хотел предложить это, но что скажут о твоем отце? Мол, выдает свою дочь без гроша в кармане. И что будут говорить о тебе самой? Мол, идет замуж нищей служанкой. И кто осудит тебя больше собственных детей? Твоя земля, ты знаешь, никогда не станет моей. Это — наследство второго сына и приданое дочерей.
Янтарные глаза леди поблекли, длинные черные ресницы наконец опустились, она пыталась скрыть нахлынувшее чувство раскаяния. Лорд Херефорд было потянулся к ней, но опустил руку, увидев, как она снова напряглась. Его голос был слегка хриплым, когда он продолжал:
— Твои земли ничего не значат для графа Херефорда, Элизабет, а ты сама нужна, нет, просто необходима для Роджера.
Элизабет отвернулась.
— Тебя здесь встретили не совсем гостеприимно, милорд. Прошу извинения. Я не могу назвать причину своей холодности, но отец мой подтвердит, что так тут встречают не тебя одного. Позволь мне выйти и войти снова. Тогда мое поведение исправится. У меня плохой характер и злой язык. Подумай хорошенько: стоит ли вводить в дом сварливую бабу?
Лицо Херефорда выразило удовлетворение, но он поспешил скрыть его.
— Нет, миледи, не надо на себя наговаривать. Твой характер горяч, а язык остер, и с тем, и с другим я знаком давно, но в тебе нет зловредности. Ты всегда умела быстро забыть нечаянную обиду и не помнишь зла. Если бы я хотел жениться на плаксивой размазне, я мог бы выбирать из сотни именитых и благовоспитанных барышень.
— Ага, ты ничего не можешь сказать о моем происхождении, так решил упрекнуть плохим воспитанием? — Но глаза Элизабет уже смеялись, а к легкому румянцу щек добавился восхитительный розовый оттенок.
Херефорд торопливо потупил глаза. Леди явила благосклонность, и он боялся ее спугнуть.
— Ну хорошо-о, — протянул он, отступая немного назад и освобождая ей путь. Если она опять накинется, ему нужно место для маневра. — Однако не всякий, встречая гостя, пусть скромного просителя, будет пенять ему на причиненные неудобства. С таким я еще не встречался, явление, надо сказать, любопытное.
На этот раз он попал метко. Элизабет покраснела, но тут же рассмеялась.
— Ты чудовище, милорд. Как тебе не совестно попирать уже поверженную женщину! Разве рыцари так поступают?
— Нет, миледи, но ведь я не рыцарь.
— Что за глупости, Роджер? — Элизабет даже забыла формальность выговора. — Как это ты не рыцарь?
— А так! — рассмеялся он. — На церемонии посвящения в рыцари полагается присягать на верность суверену, в моем случае — королю. Я не желаю присягать на верность Стефану, поэтому я не посвящен в благородное воинство. Эрго — я не рыцарь. — Лицо Херефорда посерьезнело. — Я никогда не нарушал своей клятвы, Элизабет, и уверен, никакая сила не заставит меня это сделать.
— Охотно верю. Это всегда меня восхищало в тебе.
Море горечи выплеснулось на ее лицо при этих словах — так ее гордость страдала из-за политической вертлявости отца. Любовь к нему побеждала стыд, и она оставалась с ним во всех его перипетиях, но стыд за отца мучил ее жестоко. Тут внезапно сила Элизабет, ее амбиции и гордость, которые Херефорду были известны давно как явление незаурядное, всплыли в его памяти чем-то величественным и куда более значительным, чем ее изумительная красота.
— Присядем, Элизабет, мне надо кое-что тебе рассказать.
Он колебался, зная ее преданность отцу, хотел избежать слов осуждения Честера и убедить ее не связывать с ним то, что намеревался высказать.
— Я не писал об этом отцу, потому что, знаешь…
— Потому что отец порой делает глупости и бывает болтлив. Говори, Роджер, не таясь.
— Ну хорошо. В Ситоне меня встретил Гонт, который, как бы это выразиться… А-а, скажу все прямо, не любитель я ходить вокруг да около.
— Чтоб поговорить откровенно, давай лучше поднимемся ко мне наверх. Пойдем. Ты не голоден? Обед скоро подадут.
— Мы поели в пути довольно скудно. Хотелось добраться сюда поскорее, и полночи мы провели в седле. Если есть что под рукой перекусить, было бы неплохо.
— Ступай наверх, Роджер, ты дорогу знаешь, а я велю принести холодного мяса.
У камина друг против друга стояли два стула с высокими спинками, где были вырезаны стилизованные львы и цветы лилии, гладкие и блестящие от частых протираний. На стульях — подушки тонкого синего шелка. Искусные руки Элизабет украсили их вышивкой в стиле резьбы. Комната выглядела светлее, чем зал внизу: окна замка на третьем этаже шире; за тяжелым занавесом, отделяющим покои Элизабет от спальных и рабочих мест служанок, слышались их приглушенные голоса и звуки деятельности. Херефорд нетерпеливо шагал по комнате, а в его голове разгоревшаяся страсть к Элизабет боролась с сомнениями, стоит ли посвящать Честера в свои планы. Когда Элизабет хлопнула дверью, он вздрогнул, круто обернулся, рука потянулась к рукояти меча.
— Этим жестом ты напоминаешь мне лорда Сторма, хотя, на мой взгляд, не найти более разных людей по внешности и характеру.
