Он метнул снежком ей в затылок, и тот попал весьма удачно – в шею между шляпой и плащом. Она взвизгнула, обернулась, и грянул бой. Он бы с легкостью победил, если бы столь неосторожно не подошел к ней слишком близко. Чересчур поздно он понял, что стройная маленькая ножка зацепила его за лодыжку и сбила с ног.
Он мог бы потянуть ее за собой, но джентльмен должен оставаться джентльменом. Он лежал навзничь в снегу, позволив ей праздновать победу. Она стояла над ним и покатывалась со смеху, совсем как та малышка, которую он знал давным-давно.
Он поднялся и встал к ней спиной, отряхивая пальто от снега. Джун затихла.
– Я никогда не хотел обидеть тебя, – спокойно сказал он. – Право, я никогда не хотел этого делать, Джун. Я был… болен. Не физически. По-другому. Я был… очень болен.
– Это из-за войны? – Ее голос слегка дрожал. – Ты не хотел говорить со мной. Ты становился угрюмыми или открыто враждебным всякий раз, когда я пыталась поговорить с тобой. Все, чего ты хотел…
Он понял, почему она не смогла закончить начатое. Да, все, чего он хотел… И все же это было не совсем тем, чем, возможно, казалось. В действительности, это не было всем, чего он хотел.
– Я нуждался в тебе, – он повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Она стояла и неотрывно смотрела на него. Ее плащ был испещрен следами от снежков, которыми он только что забрасывал ее. – И не только в твоем теле, Джун, хотя, возможно, это выглядело именно так. Ты была так молода, так невинна, так чиста и так мила. Мне было нужно… я думал, что с твоей помощью смогу вернуть все это. Я так отчаянно хотел снова стать чистым. Вместо этого я лишь усугубил свою вину. Я причинил тебе боль.
– Это действительно было так ужасно? Война? Ты каждый миг страшился умереть?
– Да. Но будучи мужчиной, я хотел признавать это не более, чем другие. Отсюда и надменность, и бравада, и вся эта бесшабашная веселость, все эти убийства и попытка оправдаться тем, что те, кого мы убили, заслужили смерть просто потому, что родились французами. И я убивал, и убивал, и убивал. Мужчин, которые так же не хотели умирать, как и я. Мужчин, которые так же не заслуживали смерти, как и я. Мужчин, у которых были и матери, и бабушки, и жены, и возлюбленные. Мне жаль, Джун. Мне очень жаль, что рассказал тебе об этом в такой день. Сейчас, на Рождество.
Он резко отвернулся, посмотрел вверх и увидел омелу.
– Я думала, что ты был героем, – сказала она. – Я думала, ты сражался с плохими людьми. Но я считала, что война просто сделала тебя таким высокомерным и черствым. Я была так наивна.
– Нет. – Он снова обернулся к ней. – Никогда не обвиняй себя, Джун.
– Мачеха сказала мне, что, когда распадается брак, всегда виноваты двое.
– Она неправа.
– Ты не был бесчувственным. Ты принимал все слишком близко к сердцу. Тебя искалечила война. Ты нуждался в исцелении.
– Я был эгоистом. Я хотел и хотел. Я брал и брал. Я ничего не давал. Я хотел взять у тебя все. Я хотел взять все, что было тобой и сделать это частью себя. Я думал, что у меня нет ничего, что можно отдать. Возможно, я был прав. Но я не хотел причинять тебе боль, Джун. Я любил тебя. Наверное, это не то слово. Любовь дает. Она не берет. Я же только брал.
Он и увидел, и услышал, как она сглотнула.
– Омела, – сказал он, кивнув в сторону соседнего дуба. – Я должен нарвать несколько веток для миссис Паркс.
– Они довольно высоко, – нахмурилась она. – Это не опасно?
– Если я начну падать, – усмехнулся он, испытывая некоторое облегчение от смены темы. – Ты сможешь меня поймать.
Но ей не пришлось этого делать. Он обнаружил, что мужчины не теряют приобретенного в детстве умения лазать по деревьям, только теперь их еще беспокоит и благополучие своих панталон, гессенских сапог и кожаных перчаток.
Когда он спустился с дерева, она стояла неподалеку. Он повернулся и улыбнулся ей.
– Иди сюда, – мягко позвал он, понимая, что не должен этого делать. Возможно, за пять с небольшим лет она наладила свою жизнь и он не должен сознательно ее усложнять. Возможно, у нее был любовник, хотя, если это так, она, должно быть, очень осторожна. Ни одно слово об этом не достигало его ушей.
Она подошла и встала, не просто перед ним, а вплотную к нему. Она положила руки ему на грудь, ниже пелерин пальто и запрокинула голову еще до того, как он поднял вверх зажатый в руке пучок веток омелы.
Прежде он никогда не целовался с определенной целью. Он всегда целовался, чтобы получить максимальное удовольствие. Ему нравилось целоваться, погружая язык в рот женщины. Поцелуи нравились ему как прелюдия к полной близости.
Теперь же он целовал Джун мягко и нежно, чуть приоткрытыми губами. Он целовал ее не для того, чтобы получить удовольствие, а страстно желая показать этим поцелуем всю глубину своего раскаяния в том, что он сделал ей в прошлом. Свободной рукой он легонько приобнял ее за талию. Она могла освободиться, как только пожелает.
Когда поцелуй подошел к концу, она отклонила голову назад, но не попыталась отодвинуться. Они глядели в глаза друг другу.
– Эллиот, – почти прошептала она наконец. – Почему мы здесь?
Возможно, это был странный вопрос. Но он вполне понимал, что она имеет в виду. К сожалению, у него, как и у нее, не было ответа.
– Я не знаю, – медленно сказал он. – Но думаю, это хорошо, что мы здесь.
– Да, – чуть слышно согласилась она.
– Мы должны возвращаться, – сказал виконт. – Миссис Паркс ждет омелу, а Джос хочет, чтобы я вырезал рождественский вертеп.
Его слова, казалось, означали: они нуждаются в нас . Но он знал, что в действительности истина была в противоположном. Странная истина. Он и Джун нуждались в самой обычной немолодой деревенской женщине и ее рыжем конопатом внуке. И в их домике.
– Да, давай вернемся.
Но она не торопилась отстраняться от него.
– Эллиот, – спросила она. – Почему там так спокойно? Почему там так радостно?
– Потому что в этом доме царит любовь.
Он почувствовал это вчера, едва только зашел в дом. Любовь встретила и окутала его и Джун. Если бы он встретил Джун в другом месте, они бы упрямо молчали, испытывая только неловкость и неприязнь. Но в этом доме они оба купались в любви.
Он не мог объяснить это точнее. Но даже эти мысли не облекались в слова, которыми он мог бы выразить свои ощущения. Но Джун поняла. Она все прочитала в его глазах.
– Да, – сказала она. – Это ведь так просто, правда?
Он наклонился и снова поцеловал ее, быстро и нежно. И они пошли назад в дом. Чтобы узнать, почему они там оказались.
Часть 10
Если бы кто-то сказал ей, что она будет обречена провести вечер Сочельника, запертая в крошечном убогом домишке в компании с простой деревенской женщиной, маленьким ребенком… Эллиотом, то она бы в ужасе отшатнулась. Где бы она ни проводила рождественские праздники, в Хэммонде или где-то еще, это всегда было самое оживленное и самое радостное время.
В Хэммонде вечера были настолько заполнены праздничными делами, что голова шла кругом. А в Сочельник обязательно устраивался концерт, в котором должен был участвовать каждый член семьи, начиная с самого маленького ребенка, при этом гостей настойчиво убеждали следовать примеру хозяев. Концерт всегда заканчивался сценой Рождества, изображаемой детьми. А потом деревенские певцы хоралов, ведомые викарием, готовились брести полмили до деревни, все еще пребывая в восторге от приема, который бывал лишь раз в году… И уже напоследок – праздничный ужин, разговоры, смех и попытки родителей уложить и заставить уснуть перевозбужденных и утомленных детей.
Именно на Рождество она особенно сожалела о том, что у нее нет и никогда не будет своих собственных детей.
Здесь, в доме миссис Паркс, стояла тишина. И все же это была такая благословенная тишина, что когда она вспомнила о Хэммонде, то чувствовала, что даже если бы могла, то не хотела бы ничего менять. Их окружала душистая зелень, и Рождество пахло хвоей и сладкими пирожками.
