же тут проходили, искали тебя, – недоуменно отозвался Скоромет. Но ломать голову над непонятным было не в его обычае, и он заторопился: – Пойдем-ка на ночь устраиваться, Ольховики здешние челом бьют, просят к себе.
В окружении обрадованных отроков Светловой пошел вверх по берегу. При всем желании он не смог бы рассказать, что с ним случилось.
* * *
Еще издалека, с берега Истира, во тьме был виден огонь. Ольховики, уже знавшие о битве на реке, разожгли посреди двора костер и ждали княжича с распахнутыми воротами. Весенняя ночь пришла быстро, резко похолодало, и Светловой опять набросил на плечи теплый плащ. Его знобило отчего-то – Скоромет сказал, что от потери крови. Пусть так. Но Светловою казалось, что разлука с Белосветой затемнила и выстудила для него весь мир. Тепло, свет, радость она унесла с собой, а без нее земной мир был только холодом и тьмой.
В этот вечер он еще не знал, насколько прав.
На огнище Ольховиков его встретили суета и говор. Род жил небедно и мог без стыда принять даже княжескую дружину: между пятью большими избами виднелись конюшня, просторный хлев, откуда веяло теплым и густым коровьим духом, клеть из толстых бревен терпеливо поджидала новый урожай. Женщины и девки бегали через двор к беседе, стоявшей у самых ворот тына, таскали охапки сена, меховые и шерстяные одеяла, овчины. Пахло жареным мясом – видно, ради княжеского сына Ольховики не пожалели зарезать кабанчика.
Раненых уже перенесли в беседу и уложили. Войдя, Светловой сразу увидел девичью фигуру, стоявшую на коленях возле одного из его отроков.
– Терпи – воеводой будешь! – услышал он бодрый грудной голос, показавшийся знакомым. – Всего-то ничего, царапина, у нас ребятня и то от таких не плачет.
– Так и я вроде пока слез не лью, – отозвался Миломир.
Он старался говорить спокойно, но дышал тяжело – у него была глубокая рана в предплечье. Рубаха на нем была разорвана почти пополам и держалась на другом плече, а висящая лохмотьями левая сторона была залита темной, уже засохшей кровью. На груди смутно поблескивал серебряный знак молота и чаши – знак Сварога, покровителя речевинов.
Рану Миломира перевязывала та самая желтоглазая девица, которую Светловой помнил по ржаному полю. Рядом с ней были разложены полосы чистого полотна и стоял крошечный горшочек, разрисованный волнами – узором Велы и Велеса, помогающих врачеванию. Перевязывая, девица придерживала край полотна зубами, но и тогда не переставала что-то говорить.
– Ничего, сокол ясный, скоро заживет, крепче прежнего будешь! – приговаривала она, и даже сейчас, среди раненых, голос ее звучал весело и задорно. Она не принимала всерьез кровь и боль, как будто сама никогда их не знала. – Ты хоть и боярич, а все роды человечьи из одной глины леплены, одним огнем обожжены! Как тебя звать?
– Миломир! – выдохнул отрок.
При свете веселого яркого огня в очаге ему хорошо было видно лицо девушки, янтарный блеск ее желтых глаз и широко улыбающийся рот. Все это отвлекало, и боль отступала, словно раздосадованная непочтительно веселым голосом желтоглазой. Прикосновение ее быстрых пальцев вливало в кровь смутную дрожь, тепло бежало по жилам, дышалось легче.
– О, Матушка-Макошь, Улада-Благодетельница! Всему миру милый, а мне больше всех! Крепче дуба будь, а про злое забудь!
Кончив перевязывать, девушка вдруг неожиданно поцеловала Миломира прямо в губы и вскочила на ноги. Гордый боярский сын, не ждавший ничего подобного, покраснел и отвернулся в притворной досаде, на самом деле пряча усмешку. Ловкие руки и поцелуй насмешливой девки не оставили его равнодушным.
– А, княжич светлый пожаловал! – в тот же миг радостно воскликнула желтоглазая, заметив Светловоя. – А я тебе что говорила – поедешь назад, к нам заглядывай! Тебе-то не надо ли чем помочь? Ой, да как же не надо! – ответила она сама себе. – А лоб-то? Ну-ка, иди сюда, тут посветлее!
Несмотря на боль, Светловой не смог сдержать улыбки. Девушка так смело распоряжалась им, как будто не он, а она была княжьего рода. Светловою даже вспомнилась его старая нянька, вот так же звавшая его когда-то лечить содранные в детских играх коленки.
Девушка усадила его прямо на пол возле очага, где грелся на камнях горшок чистой воды, поставила рядом маленький горшочек с темной мазью. Светловой послушно подставил ей голову, и она принялась распутывать платок. Пальцы ее двигались смело и быстро: то она совала их кончики в воду, смачивала повязку, то вдруг быстро рванула, так что Светловой не успел и охнуть.
– У кошки боли, у собаки боли, а у княжича светлого заживи! – совсем по-детски приговаривала она, и Светловою было весело слышать ее голос.
В рыжей не было и десятой доли красоты Белосветы, но была какая-то особая жизненная сила, свежая и острая, как запах молодой липовой листвы. Эта сила плескалась через край и переливалась в каждого, кто был рядом, не убывая в ней самой. Так и каждый малый родничок – кого хочешь напоит, а сам не убавится.
Лизнув ладонь, девушка приложила ее к ране Светловоя. И боль, медленно угасавшая под ее руками, разом исчезла, словно задули огонек лучины. А девушка обмазала ранку темной мазью из своего горшочка – Светловой узнал запах девясила – и принялась ловко обвязывать ему лоб чистым полотном.
– Заря-Денница, красная девица, выходи из злата терема, бери иглу серебряную, нитку шелковую, зашивай рану кровавую, запирай кровь горячую, – бормотала она, от усердия хмуря золотисто-рыжие брови. – Все, княжич светлый, как Заря на небо выйдет, так забудешь, где болело! – весело объявила девушка.
– Спасибо тебе! – ответил Светловой, не очень-то в это поверив, но испытывая благодарность за доброе пожелание.
Ему подумалось, не завершит ли она и это лечение поцелуем, но она только задорно посмотрела на него и отошла. Ей бы это ничего не стоило, но красота княжича и его высокий род внушали ей некоторую робость – все же он не то, что все остальные.
– Меня поди полечи! – весело позвал Взорец.
– А у тебя-то что? – с задорным удивлением откликнулась девушка, мигом вскинув на него глаза, ярко блеснувшие янтарным светом.
– Сейчас поищу, авось найду чего! – Взорец, не вынесший из битвы ни одной раны, под смех товарищей принялся хлопать себя по бокам.
В беседу вошла женщина с тремя караваями в руках, за ней три-четыре девушки несли горшки и кринки.
– Да уйди, бесстыжая! – зашипела женщина на желтоглазую. – Смеянка! Хоть перед княжичем род не позорь!
– А я раны заговариваю! – не смутившись, дерзко ответила девушка.
– Зубы ты заговариваешь! – крикнула молодушка. – Не слушайте ее! Княжич светлый, прости, она у нас непутевая такая!
– А ты,
