Опустившись на колени, молодая женщина стала страстно молиться о том, чтобы опасность миновала ее дом, ее детей.
– Господи, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось! Умоляю тебя…
И как будто в ответ на ее обращение к небу послышались крики часовых. На стенах города солдаты Николя несли охрану, и, может быть, очень скоро войско графа д'Арманьяка придет к ним на помощь и поможет отстоять город.
Унося с собой эту утешительную мысль, Катрин, в последний раз осенив себя крестом, покинула комнату своих детей.
– Посланец!.. Он мертв!.. Они убили его!..
Отчаянный голос Сары разогнал остатки сна.
Этот крик вновь вернул ее в страшный мир реальности.
– Что ты такое говоришь?
– Что убит брат Амабль. Люди Беро схватили его…
– Откуда это известно? Нашли его тело?
Сара горько усмехнулась.
– Тело? Весь город сбежался на стены, чтобы на него посмотреть. Беро д'Апшье подвесил его на крюк мясника на углу первого дома предместья Сент-Антуан! Бедняга! Его пронзило столько стрел, что он похож на ежа! А одной из них на груди прибито твое письмо.
Бедная женщина рухнула на сундук. Она простонала, и Катрин впервые в жизни не узнала ее голоса.
– Это злодеи… демоны… Они нас всех погубят!
Молодая женщина, уже успевшая вскочить с постели, остановилась, пораженная:
– Сара, ты ли это? Ты боишься?
Никогда, даже в самые суровые моменты своей жизни, Катрин не видела Сару в таком состоянии. Если рушится самое надежное укрепление, каким оружием поддержит она мужество в самые черные минуты?
В полном отчаянии, она повторяла снова и снова:
– Ты боишься?
Сара закрыла руками лицо и заплакала одновременно от страха и от стыда.
– Прости меня! Я понимаю, что расстраиваю тебя… но если бы ты только видела…
– Я иду…
Охваченная яростью, Катрин поспешно натянула платье, сунула ноги в сапожки и, не подвязав волосы, бросилась из комнаты, вихрем слетела по широкой лестнице.
Ничего не замечая вокруг, пересекла широкий двор, чуть не сбила с ног возвращающегося Жосса и, не слыша того, что он ей сказал, бросилась дальше. Она неслась по главной улице, до колен задирая юбки, чтобы легче было бежать. Ее нес такой гнев, который она испытывала впервые. Она не знала, ни что будет делать, ни зачем бежит, ее толкала неизвестная сила, делавшая Катрин другим человеком.
Она бросилась на стену и влетела в молчаливую толпу, расступившуюся перед ней.
Кто-то пробормотал хриплым голосом:
– Божий человек… Он умер.
Амабль действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке мясника, в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови. Ужас сковал ее людей: жертвой был человек Бога!
Внизу около трупа, повернувшись к потрясенным людям, скалили зубы два солдата.
Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:
– Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?
И, прежде чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, сраженный стрелой Жосса.
Люди Монсальви словно проснулись, их оцепенение прошло. Стрелы из луков и арбалетов свистели в воздухе, вынудив людей Апшье отступить к лагерю. Скоро на пространстве между стеной и лагерем не осталось осаждавших.
– Прекратить стрельбу! – крикнул Жосс. – Не тратьте стрел понапрасну…
Послышался чей-то протестующий голос:
– Мы что же, так и оставим бедного брата Амабля висеть там, как лису, попавшую в капкан, чтобы он разлагался у нас под самым носом на ветру и под дождем?
Врезавшись в толпу, как корабль в штормовые волны, в чепце, развевающемся наподобие парусов, Гоберта встала рядом с Катрин; она была выше госпожи на целую голову.
– Это был святой человек, смирный, как овечка, и он умер за нас, – кричала торговка полотном. – Ему нужен покой христианской земли, а не издевательства грешников. И если никто не хочет пойти и отцепить его, я клянусь на кресте моей матери, что сделаю это сама! Откройте мне ворота!
Катрин колебалась. Выйти сейчас – значит ввязаться в сражение, в котором у осажденных не было ни малейших преимуществ. Помимо этого, был риск, что враг войдет в приоткрытые ворота и захватит город. Но, с другой стороны, Гоберта была права: позором для всех было оставлять останки монаха в руках его палачей!
Чувствуя, что Катрин вот-вот склонится на ее сторону, Гоберта спросила:
– Ну так что же, сеньора? Как поступим?
Ее слова покрыли медленные удары монастырского колокола. Все повернулись к внутренней части города, откуда одновременно раздавалось песнопение.
– Монахи! – произнес кто-то. – Вон они! Они вышли все!
И действительно, шествуя двумя рядами, августинцы аббатства шли к воротам Сент-Антуан. Погрузив руки в широкие рукава, надвинув капюшоны на лица, они громко читали заупокойную молитву. Во главе, сопровождаемый двумя братьями, несущими большие свечи из желтого воска, шествовал аббат Бернар.
Подойдя к опущенной решетке, аббат знаком приказал ее поднять. На стенах все устремили на Катрин вопросительные взгляды.
На этот раз она не противилась. Богу пути не преграждают!
– Откройте! – крикнула она. – Но пусть лучники на стенах будут готовы стрелять. Вооружите арбалетчиков. Если кто-нибудь сделает шаг в сторону сеньора аббата, стреляйте, не ожидая приказа!
Скрежет поднимающейся решетки прошелся по нервам, как рашпиль.
Катрин снова взяла свой лук, уперла его в зубец стены и не спеша вложила стрелу.
– Если Беро д'Апшье появится, убью его я, – объявила она спокойным голосом.
Поставив ногу на камень, она натянула тетиву. Тонкая ясеневая дуга согнулась вдвое. В таком положении она стала ждать.
Лагерь внизу был неподвижен. Никто не показывался.
Процессия пересекла мост. Песнопения затихли на мгновение под сводом стены и барбакана, потом, освобожденные, раздались с прежней силой, возвещая Божий гнев.
Они остановились и даже отступили назад, подчинившись короткому приказу настоятеля:
– Отступить за стены. Пусть поднимут мост!..
Удивленная Катрин ослабила тетиву. По ту сторону стен оставался один аббат, такой тонкий и хрупкий, протягивающий к серому небу руки, несущие солнце. Его сопровождали три монаха: двое – с носилками, один – с лестницей. И, повинуясь его приказу, мост медленно стал подниматься.
