Когда наконец маркиз отдал все приказания, как вешать картины и какие из старых следует убрать, мистер Джонсон напомнил ему, что он приглашен на ленч.
— Ваша светлость, вас ожидает граф, — произнес секретарь. — Он будет весьма разочарован, если вы не придете.
— Я и позабыл, — спохватился маркиз. Взглянув на часы, он со вздохом добавил:
— Наверное, идти придется сразу. Пусть картины висят там, где я сказал, Джонсон, а когда я вернусь, мы обсудим, сколько они стоят и куда следует поместить чти деньги.
Не дожидаясь ответа Джонсона, маркиз отправился к себе в спальню, чтобы сменить камзол на другой, более роскошный, сшитый портным его королевского величества.
— Сегодня утром ваша светлость одевались без моей помощи, — укоризненно заметил камердинер. Эванс служил у маркиза уже много лет и, как известно было его хозяину, смертельно обижался, когда тот обходился без его услуг.
— Я хотел побыстрее выйти на улицу, — пояснил маркиз.
— Чего вам тут не хватает, ваша светлость, так это, езды верхом, — проворчал Эванс, словно нянька, опекающая непослушного ребенка. — Без лошадей вам и свет не мил.
— Ты прав, — согласился маркиз, — Если б его светлость спросил меня, я бы сразу сказал: чем скорее мы вернемся в Англию, тем лучше, — продолжал Эванс. — Слыхано ли, пропускать скачки, когда у его светлости в конюшнях по меньшей мере три победителя!
Эванс, безусловно, напоминал маркизу об этом из своих соображений. И все же маркиз признал, что камердинер прав: ему действительно не хватает скачек и верховой езды. В Англии он привык посвящать этому уйму времени.
Эванс умолк, но маркизу в его молчании слышалась немая мольба. Он подумал, — что такой уж выпал день — все о чем-то просят. Вначале Люсия, потом Франческа, теперь еще и Эванс.
«Хоть бы они оставили меня в покое!» — в надежде сказал себе маркиз.
Однако маркиз знал, исполнись его желание, жизнь стала бы еще невыносимее. Чтобы приободрить камердинера, он произнес:
— Ты, конечно, прав, Эванс. Мне совсем не хочется растолстеть и облениться, поэтому чем скорее мы вернемся домой, тем лучше.
— Вот это новости, милорд, вот хорошо-то! — обрадовался Эванс. — Я уж и то подумываю, что здесь все какое-то ненастоящее, и вместо улиц вода, и ни лошади, ни собаки…
Он замолк, но потом тихонько продолжил, словно говорил сам с собой:
— И приличным мужчинам ничего не остается, кроме как путаться со всякими вертихвостками. А те и рады — глаза таращат, зазывают…
Маркиз с трудом удержался от смеха, узнав в этом описании Франческу. Эванс возненавидел ее с того момента, как она перешагнула порог палаццо.
У маркиза с камердинером всегда были доверительные отношения — камердинер в отличие от других слуг не боготворил хозяина — Эванс никогда не скрывал от маркиза своих пристрастий далее насчет женщин. Одна прелестница, которую маркиз взял на содержание и поселил в своем доме в Челси, вызывала у старого камердинера такую неприязнь, что всякий раз, собираясь с визитом к ней, маркиз буквально чувствовал исходящие от Эванса волны ненависти.
Их связь просуществовала недолго. Потом маркиз с улыбкой вспоминал, что от тягостного общества девицы его освободил Эванс, который с помощью какой-то магии ускорил их расставание.
— Вы с этими венецианками поосторожнее, ваше сиятельство, — бормотал между тем Эванс.
— В каком смысле? — переспросил маркиз.
Он уже снял галстук и теперь завязывал новый, стараясь завязать узел замысловатее и изысканнее, чем обычно по утрам.
— Я слыхал, что итальянцы — настоящие черти по части всех этих вендетт и убийств из ревности, — ответил Эванс, — а венецианцы, те еще хитрее, милорд. Им больше по вкусу яд.
— Не верю, — высокомерно обронил маркиз. — Не стоит обращать внимания на слухи.
— Я вас просто предупредил, ваша светлость.
— Я понял, — нахмурился маркиз, — но уверяю тебя, Эванс, в этом нет необходимости.
С этими словами он вышел из гардеробной, не обращая больше внимания на Эванса. Но маркизу была приятна столь трепетная забота слуги о нем, Эванс был уверен, что самому господину от неприятностей не уберечься.
Маркиз ступил в гондолу, которая тотчас же понесла его по каналу к находившемуся недалеко палаццо графа.
Оно было одним из самых известных в Венеции и до сих» пор принадлежало семье, для которой было выстроено.
А пока гондола плыла вперед, маркиз думал лишь о том, что, когда долгий обед наконец будет закончен, он вновь навестит Люсию и проверит, понравилась ли ей посланная еда.
В этот миг Люсия, не подозревавшая, что маркиз думает о ней, кормила отца супом, присланным в корзине с соломой. Когда суп принесли, он был еще горячим, и, после того, как отец съел немного, девушка снова укутала ее, чтобы сохранить тепло. Дочь художника была достаточно умна и понимала, что человеку, который долгое время не ел, нельзя есть слишком много и слишком быстро.
Люсия покосилась на огромную корзину с едой, которую принес слуга-итальянец, и к своему удивлению совершенно не ощутила голода.
Только после того, как слуга, получив описание купивших картины людей, отправился на их поиски, девушка заставила себя поесть.
Она осторожно попробовала холодного лососевого мусса, присланного поваром в небольшом горшочке. Было так вкусно, что Люсия не заметила, как съела добрую половину горшочка.
В корзине лежала бутыль легкого кларета, предназначавшаяся отцу Люсии. Девушка попоила его с ложечки, ведь алкоголь в больших количествах может только повредить больному.
Бернар Бомон съел еще несколько ложек супа, и Люсия уговорила его попробовать лосося. Еще через некоторое время он попробовал — и одобрил хрустящего цыпленка с вкуснейшими спагетти.
— Хватит… не хочу, — выговорил наконец художник.
Он откинулся на подушки, и Люсия заметила, что лицо его приобрело легкий румянец, а губы стали уже не столь бледны и бескровны, как раньше.
— С такой едой, папенька, — произнесла она, — вы поправитесь совсем скоро и сможете написать маркизу еще много картин. Он так хочет этого!
Отец не ответил, и Люсия с опаской взглянула на него.
Он был неподвижен, и девушка поняла: сытный обед сморил его, теперь он спокойно может вздремнуть.
Впрочем, она тут же велела себе не волноваться попусту. Маркиз, словно добрый ангел, озарил их жизнь, и теперь все будет хорошо.
«Может быть, мы даже сможем остаться в Венеции, — подумала Люсия. — Папеньке все-таки легче рисовать здесь, чем в Англии!»
При мысли о том, что без него она не сможет чувствовать себя в безопасности, девушка вздрогнула. Когда отец ее заболел, ей пришлось выходить на улицу одной, и она поняла, что у каждого порога, на каждом мосту, в каждом переулке ее поджидает опасность. Мужчины, словно дикие звери, бросались на нее отовсюду. Прежде, находясь под защитой отца, Люсия не замечала их, но теперь вся дрожала, как только мужчины оказывались рядом.
