— И все-таки ты боишься, — поддразнил ее Ричард. — Ну же, со мной тебе не нужно притворяться.
Альруна не ответила на это замечание.
— Ты тоже можешь быть откровенен со мной, — с серьезным видом сказала она. — Я знаю, почему ты прячешься в своей башне. Не из-за скорби по Эмме, как ты говоришь всему миру. Ты не любил ее, тебе просто нравилось жить с ней. Пока она была твоей женой, ты чувствовал себя в безопасности, считался франком, и никто не упоминал о том, что ты потомок неотесанных северян. Эмма заставила весь мир позабыть о наследии твоей крови. Но теперь твои попытки стать одним из франков оказались тщетными. — Вначале девушка смущалась, но затем говорила все решительнее.
Может быть, она зашла в разговоре слишком далеко, но это мгновение было чересчур ценным, чтобы замалчивать мысли, преследовавшие ее уже много дней.
На лице Ричарда читалось изумление, но он не отводил взгляда и не пытался перебить свою спутницу.
Только когда Альруна договорила, герцог пробормотал:
— Сколько я себя помню, мне угрожали враги. Моего отца убили, еще ребенком я много месяцев провел в плену. Слишком уж часто все складывалось так, что я мог потерять Нормандию, а то и собственную жизнь.
Эмма кивнула.
— Король Людовик, Гуго Великий, король Оттон, граф Фландрии Арнульф… — Она называла имена людей, по чьей вине Ричард провел столько бессонных ночей.
Альруна сама еще помнила нападение войск Оттона на Нормандию, когда Руан едва не пал и Ричарду удалось одержать победу лишь благодаря хитрости. Тогда он собственноручно обезглавил племянника короля, и его войска разбежались. Альруна украдкой взглянула на руки Ричарда, красивые, с тонкими длинными пальцами, и такие сильные. Она не могла себе представить, как эти руки лишили кого-то жизни, не хотела думать об этом. Нет, пусть эти пальцы ласкают ее, нежно касаются ее лица. Как же ей хотелось этого! И как она заливалась краской при одной мысли об этом!
— Ну, сейчас ты, похоже, думаешь вовсе не о моих врагах, — насмешливо отметил Ричард.
Почувствовав себя застигнутой врасплох, девушка поспешно перевела взгляд на его лицо. Оно было таким родным, таким знакомым, и все равно ей не надоедало любоваться им, высекать в памяти его точеные черты, а также заплетенные в косу длинные волосы, тщательно подстриженную бороду, голубые глаза. Он был столь статным, столь мужественным, столь величественным…
— Невзирая на всех этих врагов, ты всегда оставался сильным. Не зря же тебя называют Ричардом Бесстрашным! — пылко воскликнула она. — Ты потерял Эмму, но не свою отвагу!
Герцог больше не улыбался.
— Понимаешь, может быть, ты ошибаешься. Может быть, весь мир ошибается. Иногда… мне страшно.
Он так произнес эти слова, будто они могли опалить его губы.
— Но в этом нет ничего плохого! Тебе просто нельзя выказывать этот страх! Это твоя тайна… наша тайна…
— И, похоже, ты умеешь хранить такие тайны.
Как легко ей было кивнуть! Как легко довериться ему, рассказать то, что она не решалась поведать никому. Но прежде чем девушка успела что-либо произнести, в кустах послышался какой-то шорох. Альруна испуганно вздрогнула.
— Это же не медведь, правда? — взволнованно воскликнула она.
— А если и медведь… Я убью его, прежде чем он сумеет тебе навредить.
И вновь она взглянула на его руки, не веря в то, что Ричард может пролить чью-то кровь.
— Он так несчастлив со своей женой… — пробормотал Ричард.
Разговор о медведях напомнил ему о брате — как-то на охоте в лесу Рауль убил огромного зверя, и с тех пор его в шутку называли Грозой Медведей. Альруна сглотнула. Весь двор судачил о супруге Рауля Эрментруде, которая отравляла ему жизнь, как могла. Как же несправедлива судьба — Рауль вынужден был влачить безрадостное существование в неудачном браке, а Ричард остался вдовцом, хотя у них с Эммой и были хорошие отношения. И как несправедливо, что этот шорох не позволил Альруне рассказать о самом сокровенном, а теперь подходящий момент был уже упущен!
— Мне так жаль, — прошептала она. — Я не о том, что Рауль несчастлив в браке… Жаль, что с тобой такое случилось.
— Не жалей. — Герцог махнул рукой. — Ты стараешься приободрить меня, отвлечь. И нет твоей вины в том, что я несчастлив. Напротив, ты…
Ричард осекся. И хотя в кустах уже перестали шуршать, дальше они не поехали.
— Да?
— Ты так добра ко мне, — пробормотал он. — И я так люблю тебя…
Ее мир остановился.
— Люблю тебя как сестру…
Ее мир пошатнулся.
«Я тоже люблю тебя, — подумала она. — Я всегда любила тебя, еще ребенком, я выросла с этой любовью, и она изменилась. Это больше не любовь сестры к брату».
Альруна улыбнулась, но на глазах у нее выступили слезы. Ричард не заметил этого — он уже пришпорил коня.
Когда они отправились в обратный путь, Альруна все еще улыбалась. Она улыбалась, потому что Ричард был рядом, и девушка не хотела показывать ему, насколько ее задели его слова. Ее улыбка стала еще шире, когда она увидела мать, ждущую их во дворе. Альруна не желала показывать, сколько в ней боли, как отчаянно бьется сердце в ее груди.
Ричарда можно было обмануть, Матильду нет.
Едва Альруна отдала свою лошадь конюху, а герцог удалился в башню, Матильда увлекла дочь за собой. Девушка повиновалась.
— Похоже, герцогу стало немного легче, — отметила Матильда.
Альруна кивнула.
— А вот ты, напротив, загрустила.
Мать обняла ее за плечи, но девушка упрямо высвободилась.
— Почему вы все думаете, что я тоскую по Эмме? Мы с ней никогда не были близки!
Альруна еще ни разу не выходила из себя, но мать не была удивлена ее поведением.
— Ты не тоскуешь по Эмме, — тихо сказала Матильда. — И я это прекрасно понимаю. Твоя грусть — не из-за смерти… а из-за любви.
Альруна не знала, что ей ответить на это. Как она может обманывать мать? Матильда была так умна, жизнь ее не пощадила, но женщина выдержала все испытания, стала только сильнее. Так что же ей сказать? А вот Альруна, похоже, не могла принять свое испытание.
— Я любила его, сколько себя помню, — прошептала она.
Матильда задумчиво кивнула.
— Понимаешь, это-то меня и тревожит. Ты всегда его любила.
Альруна удивленно уставилась на нее.
— И что это значит? — резко осведомилась она, из упрямства стараясь скрыть свое смятение.
— Что ты не должна оказаться просто веточкой на его могучем древе жизни, иначе ты зачахнешь.
— То есть ты не думаешь, что он мог бы тоже полюбить меня?
Матильда вздохнула.
