– Итальянские медики настоятельно советуют очищать гнойные раны, – заметила Микаэла. – Мне кажется, эта процедура значительно облегчит состояние нашего пациента и снимет жар.
Мать Агнесса гневно сверкнула глазами.
– Леди Микаэла, позвольте напомнить вам, что здесь никому не нужны ваши медицинские советы! Доктор Джеймс – достаточно знающий и опытный врач, чтобы обходиться без ваших рекомендаций. И если вы сейчас же не прекратите вмешиваться в ход лечения, то будете с позором изгнаны из нашей больницы или еще того хуже!
– Что вы имеете в виду? – нахмурилась Микаэла.
– Вас отлучат от церкви! – вмешался в разговор отец Ансельм. – Обдумайте свое поведение – и помните, что доктор Джеймс постоянно о вас справляется. Нам стало известно, что вы тайком меряете больным пульс, осматриваете их, как женщин, так и мужчин, и даже исследуете мочу. Это может делать только дипломированный врач, допущенный к работе гильдией, а посему ваше поведение совершенно недопустимо! Занимаясь не своим делом, вы, миледи, ставите под угрозу жизнь других людей, а также рискуете спасением собственной души.
Это было уже слишком! Микаэла почувствовала, что кровь бросилась ей в голову.
– Нет, я занимаюсь своим делом, потому что я врач! – воскликнула она, глядя своему обличителю прямо в глаза. – Вы же видели мой диплом, который подписали светила медицины из Болонского университета!
– Полагаю, вы действительно приобрели в Италии некоторые познания в лечении детских и женских болезней, – поджав тонкие губы, высокомерно заявила настоятельница. – Но вы ничего не понимаете в лечении мужчин, поэтому не имеете права их осматривать и вмешиваться в их лечение.
– Я в течение нескольких лет помогала вести медицинскую практику своему мужу, известному болонскому врачу и ученому Ибрагиму ибн-Катебу, – возразила Микаэла, из последних сил стараясь сохранить спокойствие. – Он относился ко мне как равной, уважая мое профессиональное мнение. Я надеялась, что и на родине мои знания будут оценены по достоинству!
– А вы, оказывается, тщеславны, милочка, – прошипела мать Агнесса. – И очень упрямы.
– Но я приехала в Шотландию для того, чтобы лечить! Не лишайте меня этой возможности! – взмолилась Микаэла.
– Господь насылает на нас недуги, чтобы наказать за грехи, – наставительным тоном заметил отец Ансельм. – Врач – лишь инструмент в его руках. Если он отпускает больному грехи, то врачу удается исцелить телесный недуг. Но это право господь даровал только самым искусным в деле врачевания мужам. Женщины же, существа слабые, подверженные многочисленным порокам, часто совершают ошибки, поэтому не могут быть допущены к врачеванию.
– Да-да, – одобрительно кивнула мать Агнесса. – Ухаживайте за больными, согревайте их сердца своим участием, как это делаю я, а лечение предоставьте ученым мужам.
– До меня дошли слухи, – криво усмехнувшись, продолжал отец Ансельм, – что в Италии вы предприняли дерзкую попытку вылечить больную женщину наложением рук. Кроме того, вы взывали к господу, прося его даровать вам целительную силу, за что вас обвинили в ереси и колдовстве…
– Это ложное обвинение сняли! – решительно оборвала его Микаэла.
– А я слышала, что больные, явно по вашему собственному наущению, называют вас «Чудотворной леди», – вновь вмешалась настоятельница. – Разве это не свидетельствует о ваших греховных помыслах? Творить чудеса могут только Всевышний да Святая Дева, все остальное – ужасный грех!
– Разве может быть греховным желание спасти больного, облегчить его страдания? – возразила Микаэла, содрогаясь в душе от страшных воспоминаний об итальянском суде.
Тогда, в Болонье, обвинение в ереси и колдовстве могло стать для нее роковым, но, к счастью, все обошлось. Однако с тех пор она совсем перестала пользоваться своим даром. Покойный Ибрагим не раз советовал ей полагаться только на врачебное искусство – таким образом муж надеялся оградить ее от опасности. К тому же природа чудесных способностей Микаэлы была ему непонятна, и это его пугало. Послушавшись мужа, она постаралась навсегда забыть и о своем даре, и о связанной с ним самой мрачной странице своей жизни, поэтому слова отца Ансельма подействовали на нее как удар хлыста. Оказывается, старые душевные раны так легко разбередить…
– Может, вы святая? – ехидно заметила мать Агнесса.
– Не более, чем вы! – сердито бросила Микаэла.
Она развернулась и быстро пошла к выходу. От гнева и обиды у нее дрожали руки. В дверях Микаэла едва не налетела на высокого горца. Их взгляды встретились – его серые глаза, напоминавшие грозовое небо или воды Северного моря перед штормом, смотрели проницательно и сурово. В следующее мгновение он дал ей дорогу, пророкотав:
– Прошу прощения, миледи!
Микаэла стремительно пролетела мимо, выскочила из больницы и почти бегом устремилась через двор к веревкам, на которых сушилось больничное белье. Холодный ветер бил ей в лицо, раздувая подол черного платья, она задыхалась, но упрямо продолжала идти вперед – прочь, прочь от враждебности и непонимания завистливых ханжей!
– Слишком уж она дерзка для монахини, – заметил Мунго, обращаясь к Дайрмиду, когда Микаэла промчалась мимо них с видом разгневанной королевы.
– Ты забыл? Она вовсе не монахиня, – возразил Дайрмид. – А черное носит потому, что вдова – так мне сказал Гэвин Фолкенер.
– Ну и что? Разве вдова не может уйти в монастырь? Но раз она вольная птица, тогда поскорее поговори с ней, и дело с концом: путь нам предстоит неблизкий. А впрочем, не представляю, как тебе удастся уговорить ее. Сразу видно, миледи – женщина с характером, настоящая фурия! Сказать по правде, от таких, как она, меня прямо в дрожь бросает.
– Мне ли бояться фурий? – задумчиво произнес Дайрмид, наблюдая, как Микаэла в развевающемся вдовьем одеянии на другом конце двора принялась лихорадочно сдергивать простыни с веревок. Судя по всему, она была вне себя от гнева. Дайрмиду вспомнилась хрупкая девушка, почти девочка – воплощенное совершенство плоти и духа, – которая одиннадцать лет назад опустилась на колени перед раненым среди крови и хаоса только что закончившегося боя. В разгневанной женщине, сердито срывавшей с веревок больничное белье, трудно было узнать кроткую юную Микаэлу, наделенную божественным даром исцеления.
Но ее глаза… Они были все те же – цвета июльского неба, обрамленные золотистыми ресницами. А белый платок на голове наверняка скрывал светлые пушистые волосы, похожие на струящийся лунный свет… Отогнав непрошеные воспоминания, Дайрмид нахмурился и решительно направился туда, где колыхались на ветру белые полотнища простыней.
