Ознакомительная версия.
Ладно, может быть, все еще поправимо!
Он не только внимательно следил за этим мужеложцем, но и умудрился мгновенным взором окинуть коридор — и с радостью понял, что уже добрался до нужного места. Да разрази его гром, если не из этой вот двери он выскочил нынче ночью сломя голову! Там, за расписной тряпкой, спускающейся с потолка тяжелыми складками, укромный кабинет и поставец во всю стену, а в нем — потайная дверь, ведущая в подвал, ну а уж там…
Бог весть почему Григорий был совершенно уверен, что так и найдет ее распахнутой. Она, однако же, оказалась закрыта, и только теперь он сообразил, что ему и в голову не взошло спросить у Джильи, как эту дверцу отворять.
* * *
Григорий тряс поставец, который издавал негодующий стеклянно-серебряный звон, угрожая перебудить весь дом, если с ним не перестанут столь варварски обращаться. А гостю и впрямь хотелось переколотить все эти тяжелые, ребристые, узорчатые витражи, в которых уже разноцветно мерцали бледные отсветы приближающегося рассвета… Но тогда он уж точно всполошил бы даже того беззаботного стражника! Перебьешь посуду, а что делать дальше? Стену тоже пробивать кулаком? Григорий был готов и на это, но понимал, что тогда вряд ли доберется до Троянды прежде, чем его настигнут.
Время шло. Драгоценные минуты уходили, будто капли крови из раны. Григорию казалось, он чувствует их неумолимое течение.
Он начал вынимать бокалы, надеясь, что секретная педаль или панель где-нибудь обнаружится. И ведь еще приходилось брать их осторожненько, ставить на пол, стараясь не брякнуть, хотя руки так и чесались хватать, швырять… Вдруг он перестал сторожиться. Да и черт с ним, пусть просыпается хоть вся Венеция. Он ведь пришел сюда спасти Троянду от мучительного умирания, и ему главное — дать знать, что она заперта в узилище. А потом, если не удастся уйти, он ввяжется в такое сражение, что можно и сложить свою буйную голову, только бы не угодить снова в полон. Ничего! В полдень дон Педро снимется с якоря, пусть даже Прокопий искричится, грозясь кинуться за борт или повеситься на рее. Так что за брата он может быть спокоен.
Глубоко вздохнув и мысленно уже простясь с вредным, но таким милым и родным Прошкою, Григорий в сердцах рванул очередной бокал и сперва не понял, почему тот не двинулся с места, а как бы потащил за собою всю полку. Сердце пропустило один удар, потому что в тусклом полусвете занимающегося утра Григорий увидел, как часть шкафа медленно поворачивается вокруг своей оси, а за нею открывается узкое отверстие, сквозящее тьмою и спертым, ледяным духом подземелья.
Ход! Тот самый!
* * *
Григорий ринулся в проем, как в воду, всем телом, и полетел вниз, уже не сторожась. Ему повезло: не пришлось брать лишнего греха на душу. Ведь ежели б, не дай бог, сейчас оказался на дороге часовой, то лучше б ему, бедолаге, встретить голодного тигра-людоеда или сказочного дракона, потому что их можно перехитрить, одолеть (ну одолевают же их в легендах!), а поди одолей смерч, или камнепад, или бешено мчащийся поток! Григорий стал этим смерчем, этим потоком, и он даже несколько удивился, когда сшибся всем телом с тяжеленной дверью, а она, подлая, почему-то устояла и не припустила наутек.
Замок? Да ну, плевое дело! Навидался он тех хитрейших замков! На поясе у него висели ножны из трех отделений: для пистоля и двух ножей, так вот, из этих ножичков один был простой смертоубийственный ятаган, а другой — чудо что такое: острый, тонкий, плоский, в палец длиной — маленький, да удаленький, против коего не могла выстоять ни одна иноземная замочная хитрость, что аглицкая, что свейская, что, само собой разумеется, венецийская. Одно-два легких движения, щелчок — и замчище распался, отворился. Григорий отшвырнул его, сорвал засов…
* * *
И еще пришлось несколько мгновений — в век длиной каждое! — постоять, пока глаза хоть немножко освоятся с кромешной тьмою, сдерживая запаленное дыхание, вслушиваясь в каждый шорох, изредка зовя: «Троянда? Троянда!» — и обмирая, потому что не слышал, не слышал он отклика…
Но вот наконец он начал различать сводчатый потолок, сочащиеся сыростью стены, покатый пол — и тихо ахнул: в углу виднелись темные, неясные очертания. Она так и лежала там, где он ее бросил!
Кинулся, подхватил на руки, прижал к себе, зацеловал милое, остывшее лицо, похолодевшие губы. Глухие, надрывные звуки разносились вокруг, и Григорий не сразу понял, что это он издает вздохи, похожие на отчаянные рыдания, пытаясь отыскать хоть искорку жизни в этом неподвижном теле. Голова скатилась ему на плечо, руки безжизненно висели. Да как же оживить ее?!
Нет, в этом логовище мрака больше делать нечего. Живую или мертвую, он должен уносить Троянду отсюда.
Ринулся к двери — и вдруг вспомнил. Ежели красная девица впала в чародейный сон или померла, что должен делать удалец, добрый молодец?
«Поцеловал он королевишну Красу Ненаглядную в уста сахарные, она и ожила, открыла глаза да и говорит: „Как же долго я спала!“ — чудилось, зазвучал в темнице глубокий, таинственный голос бахаря, и Григорий, желая немедля проверить действенность древнего средства, впился в безжизненные полуоткрытые уста своими жаркими губами.
Они не дрогнули, и Григорий пуще присосался к ним, пустил в ход язык, ощупывая недра любимого рта и каждым пылким прикосновением, каждым яростным касанием побуждая оцепеневшее тело к ответу.
Ему почудилось или… или шевельнулись губы, сомкнулись вокруг его языка?.. Григорий на мгновение оторвался от поцелуя, чтобы перевести занявшееся дыхание, и тут, вздох во вздох, Троянда шепнула:
— Милый, беги!
Жива, слава те…
— Сбегал уже! — успокоил Григорий, вновь ненасытно, радостно припадая к губам Троянды, но она и в поцелуе шептала будто в бреду или в горячке:
— Заклинаю, заклинаю, заклинаю! Беги!
Ох, эти восхитительные, ни на что не похожие, ошеломительные движения ее шепчущих и целующих губ!.. Голова у Григория пошла кругом, колени подогнулись. На вялых, дрожащих ногах он добрел до лавки в углу, сел, продолжая держать на руках Троянду. А она все не унималась: начала вырываться, бормоча:
— Возьми мой плащ! Закройся им, беги! Не медли, пока не обеспокоился часовой. За меня не бойся — когда ты будешь в безопасности, я подниму крик, мол, ты оглушил меня…
«Так оно и было», — мрачно кивнул Григорий. Он понимал: Троянда не помнит, что произошло, своего беспамятства не помнит: думает, только что пришла сюда.
— Беги, беги! — твердила она. — Ты мне дороже света, счастья, мне за тебя жизнь не жалко отдать, люблю тебя до смерти… но беги! Где мой плащ?.. — Она зашарила вокруг слабыми руками, задела бедро Григория, и он едва сдержал стон.
Ознакомительная версия.
