И это даже был не глупый план. Он был опасным, да, и он сделал бы и Ромео, и Джульетту проклинаемыми изгоями в их собственных семьях, но они таким образом могли бы сбежать, быть вместе и остаться в живых…
Если бы не слова Меркуцио. Потому что если проклятие действительно работает – все не может быть так просто.
– Поздно пытаться предотвратить это, – сказал монах, поднимая свое бледное, словно луна, лицо. – Яд уже выпит. Завтра ее придут будить, чтобы одеть к свадьбе, и найдут в постели бездыханное тело. И отнесут ее с рыданиями и молитвами в фамильный склеп. Не будет никакого греха или позора – ни для графа Париса, ни для Капулетти, а несчастные влюбленные смогут воссоединиться и быть счастливы, несмотря на противостояние их враждующих семей.
– А как же Ромео? Что, если он услышит о ее смерти? Я же хорошо знаю своего кузена – ничего хорошего не будет, святой отец!..
– Я велел послать в Мантую весточку для господина Ромео, в которой описал весь план. Ему надо только подождать – недолго! – пока его возлюбленная пробудится от летаргического сна. Потом я помогу ему привести ее в чувство, когда она проснется в склепе. – Он смотрел на меня с печальной решимостью. – Синьор, конечно, лучше бы мне не участвовать в подобных вещах, но вы же понимаете, как это бывает – когда события катятся, словно снежный ком. Я боялся – нет, я просто знал! – что юная Джульетта покончит с собой, неважно каким способом, чтобы избежать супружества с графом Парисом. Что, по-вашему, мне оставалось делать – просто смотреть, как она собирается убить себя и тем самым совершить самый страшный из смертных грехов? Или все-таки помочь ей воссоединиться с настоящей любовью…
– Это не настоящая любовь, – сказал я мрачно. – Вы же слышали ведьму.
– Но, синьор… если Меркуцио считал Розалину виновницей всех несчастий – почему же тогда он наслал проклятие на ее бедную, невинную кузину? При чем тут Джульетта?
Это был превосходный вопрос, он и мне не давал покоя… Но я видел Ромео – видел, как он страдает, видел, что эта страсть противоестественна для него, не склонного к навязчивым идеям. И я не верил, что Джульетта найдет свое счастье в этой так называемой «любви». Это все было похоже на болезнь, в которой они оба должны были сгореть дотла.
Но монах еще не закончил. Он откашлялся и продолжил:
– Возможно, с моей стороны будет нетактично говорить об этом, но… славная Розалина тоже передавала мне записки и ее поведение тоже внушает мне серьезные опасения, мой дорогой молодой умник. Я очень опасаюсь, не является ли и это следствием проклятия любви и не коснется ли оно непосредственно вас.
Я рассмеялся в голос. Не смог удержаться – настолько нелепо это звучало.
– Я не Ромео, чтобы упасть в объятия девушки, быть с которой у меня нет ни единого шанса…
Но как только я сказал это – я сразу подумал, что ведь на самом деле так оно и есть. Я влюбился в Розалину в тот вечер, когда Принц Теней впервые посетил ее покои, чтобы отомстить Тибальту… но нет. То, что было между нами, не было никаким проклятием или наваждением – наоборот, это чувство росло медленно, осторожно и даже сейчас, как бы больно мне ни было, я уходил от нее прочь, понимая, что между нами ничего не может быть, и делая вид, что сердце мое не разбито на мелкие кусочки.
А разве проклятие позволило бы мне оторваться от нее?
Брат Лоренцо поклонился слегка, словно не желая спорить, и сказал:
– Все будет хорошо, юный Монтекки. Всего два дня – и влюбленные воссоединятся и уедут куда-нибудь в безопасное место. И тогда… все хорошо, что хорошо кончается.
Меня мучило ужасное предчувствие, но я тоже вежливо поклонился в ответ, отпуская его. О ведьме я не беспокоился: я знал, что она рассказала мне все, что могла, и по выражению ее глаз слишком хорошо понял, что ее не будет в городе уже на рассвете. Мы, по всей видимости, избавились от нее навсегда.
Но если проклятие, в которое так верил Меркуцио, было настоящим…
…если так – тогда мне надо было как можно быстрее отыскать две вещи, чтобы отменить его: четки и что-то еще, нечто тайное, где он своей рукой написал слова проклятия.
Я поспешно вернулся к себе в дом, где моя мать оплакивала потерянную дочь, а дядя – ее потерянное приданое… а я – я просто горевал. А потом я упал на постель и уснул крепким сном без сновидений до самого утра.
А утром Верона проснулась от громких стенаний в доме Капулетти – ибо Джульетта была мертва.
Печальные подробности происшедшего не стали для меня потрясением – все было точно так, как предсказывал брат Лоренцо: вечером девушка спокойно отправилась в свою постель, а на рассвете толстая кормилица обнаружила ее окоченевшей – рядом валялся флакон от яда. А больше я ничего и не мог узнать, потому что вместе с дядюшкой занимался неотложными делами, связанными с похоронами сестры, а еще надо было рассчитаться со всеми охранниками, наемниками и союзниками, которые служили нам верой и правдой. Меркуцио похоронили быстро, без особых церемоний – возможно, даже слишком поспешно и скромно. Его вдова покинула Верону тем же утром: ее отослали к ее семье с солидным куском богатства Орделаффи в сундуках и тюках.
В вечерних сумерках, когда Капулетти, подобно нам, вместо свадебного пира поспешно готовились к похоронам, я вместе со всем свои семейством направлялся по улице, ведущей за черту города, к фамильному склепу Монтекки, который находился на городском кладбище. Как брат Вероники, я шел впереди процессии, держа на плечах угол носилок, на которых покоилось ее укутанное в шелковый саван тело. Мне было жарко и душно в традиционном черном костюме и в маске, как и другим мужчинам, которые несли ее на плечах, в то время как остальные освещали нам путь факелами. Даже веронский герцог был в маске и сутулился, взяв на себя часть ее небольшого веса, – этим он продемонстрировал свою печаль по поводу ее столь безвременной и бессмысленной кончины. Это был, несомненно, политический жест, и мой дядя мог бы ликовать и праздновать, если бы обстоятельства этой победы не были такими печальными.
Женщинам Монтекки не позволили присоединиться к процессии, даже на расстоянии, они все остались дома, во дворце, плакать и горевать без свидетелей. Я считал, что это правильно, учитывая обстоятельства: мы все еще опасались мести Капулетти.
Мы положили тело моей сестры на каменное ложе в усыпальнице. Через месяц или два, когда тело ее окончательно разложится, придут служители и захоронят ее кости под каменной плитой с ее именем, и там она будет спать вечным сном, пока Господь не призовет всех на Страшный суд.
Хотя внутри склеп был украшен прекрасными фресками, я их почти не замечал: слишком сильно чувствовалось здесь дыхание смерти, все эти золотые листья и ангелы казались здесь лишними и неуместными. Тело Вероники было плотно завернуто в саван из очень дорогого, белого, прекрасного шелка; открытым оставался только небольшой квадрат ее лица – глаза, нос и рот, – и ее кожа была белее савана.
