Испуганные джентльмены выбежали на улицу, и Хоскинс поспешил запереть дверь на замок.
Обитатели дома еще долго не могли успокоиться. Обсуждая ночное происшествие с Камиллой Ховард, Элис Трублуд торжествующе прошептала:
– Ну, что я тебе говорила? Они сами пришли умолять нас вернуться к ним!
Камилла самодовольно ухмыльнулась.
ЖЕНЩИНЫ ПРОТЕСТУЮТ ПРОТИВ САМОУПРАВСТВА ГРАФА!
Под таким заголовком на следующее утро в газете «Гафлингерс» был опубликован очередной репортаж журналиста, ставшего свидетелем демонстрации возле конторы Ремингтона. Не обошли вниманием этот инцидент и другие издания. Напечатанные в них статьи имели не менее интригующие шапки: «Граф подвергает прекрасный пол дискриминации», «Суфражистки протестуют против беззакония, чинимого графом», «Женщины требуют положить конец унизительному труду». Были и куда более резкие оценки случившегося скандала.
Просмотрев газеты, Антония вынуждена была признать, что не заметила в густой толпе женщин мужчин в клетчатых пиджаках и котелках кофейного цвета. Скрупулезно записав каждое произнесенное на митинге слово, они, однако, не удосужились уточнить, в каком контексте оно употреблялось. В каждом репортаже непременно цитировались такие хлесткие выражения, как «торговля живым товаром», «белые рабыни», «скотское удовлетворение похоти», «звериная жестокость», «насилие» и «принуждение».
Эта галиматья напрочь отбила аппетит у Антонии, и она, оставив недоеденный завтрак, уединилась в малой гостиной, где расхаживала из угла в угол, пока туда не пришли женщины, искавшие тихое местечко для занятия штопкой и шитьем. Извинившись перед ними, Антония отправилась в свой кабинет и принялась нервно обмахивать метелочкой бесценные статуэтки Клео – это занятие всегда ее успокаивало. Спустя некоторое время в комнату вошла сама Клео и, подойдя к Антонии, рассматривающей покрытую толстым слоем пыли танцующую фарфоровую пару, отобрала у нее статуэтку и сказала:
– Это мы с Фоксом танцуем вальс в Вене!
– Да, я знаю, – сказала Антония, наблюдая, как затуманиваются глаза старой леди, погружающейся в мир воспоминаний, навеянных изящной цветной фарфоровой безделицей.
– Он безумно любил танцевать! – промолвила Клео, возвращаясь из своего радужного прошлого в печальное настоящее. – А ты танцуешь вальс, деточка?
– Нет, к сожалению, – с грустью призналась Антония.
– Тебе доводилось встречать рассвет в объятиях мужчины? – поинтересовалась Клео.
– Нет, – покраснев, сказала Антония.
– Ты когда-либо пьянела от любви, не выпив ни капли вина?
Антония покачала головой.
Клео вздохнула и накрыла своими узловатыми пальцами ее руку.
– Тебе надо многое успеть сделать в жизни, деточка! Не тяни с этим, все люди смертны. – Она потрепала Антонию ладошкой по щеке. – Наслаждайся и веселись, пока еще молода.
То же самое постоянно внушала ей и тетушка Гермиона. Однако в устах Клео это пожелание прозвучало как Божий глас.
Антония взглянула на антикварную коллекцию старой актрисы, позолоченную утренним солнцем. Вышла из кабинета, повинуясь зову сердца, и приказала Хоскинсу взять для нее экипаж.
– Он уже четверть часа поджидает вас напротив парадной двери, мадам, – сказал дворецкий, поморщившись, будто проглотил целиком лимон.
Антония бегом бросилась в свои покои, быстренько сменила платье и, схватив шляпку и перчатки, спустилась в прихожую.
Там она распорядилась, чтобы Хоскинс был поприветливее с ее протеже, если кто-то из них объявится здесь, и торопливо направилась к экипажу. Каково же было ее разочарование, когда, сев в него, она обнаружила, что на этот раз поедет одна.
В ожидании приезда Антонии Ремингтон беспокойно расхаживал взад и вперед по кабинету, лелея надежду, что напечатанная в газетах клевета не усугубит ее недоверие к нему и не осложнит их и без того непростые отношения.
Устроенная накануне перед окнами конторы демонстрация стала для него сильным потрясением. Конечно, оппоненты и раньше критиковали его за поддержку идей равенства полов, осуждали и даже клеймили позором. Но все это оставалось за дверями зала заседаний палаты общин, а противостояли ему там главным образом дряхлые старички. До вчерашнего дня он считал суфражисток своими единомышленницами, они же вонзили ему в спину кинжал! Вот и ратуй после этого за эмансипацию женщин!
В отличие от него Антония была склонна винить во всем продажных журналистов, а не феминисток. И теперь граф тоже склонялся к тому, что она права. Он игнорировал коварные происки репортеров, полагая, что ему не следует подливать масла в огонь. Разве мог он предположить, что аппетиту падких на сенсации журналистов только разыграется и что они скоро начнут его травить, словно борзые – лису.
Недооценил он и последствия бурной активности пишущей братии, о чем теперь сожалел. Как показала устроенная женщинами демонстрация, лондонские обыватели слепо верили газетной трескотне. И в итоге уже добрая половина лондонцев считала его заклятым врагом, свирепым тираном и законченным развратником.
Интуиция подсказывала ему, что эта демонстрация не последняя. Сколько же митингов и маршей протеста ему придется пережить, прежде чем Антония сменит гнев на милость и согласится стать его женой? Половина срока, отпущенного ему королевой на урегулирование этой проблемы, уже миновала…
Вспомнив об аудиенции у ее величества, граф похолодел от страха. Ведь Виктория тоже наверняка знакомится с прессой! И не могла остаться хладнокровной после прочтения последних новостей. Ремингтон застонал от боли в сердце. Ему словно наяву представилось искаженное гневом лицо высочайшей особы, сулящей ему мучительную казнь за все его проступки и прегрешения. После публичного обвинения его в нападении на женщин на улице, принуждении их к тяжелому труду и шумных акций протеста со стороны феминисток ее величество, возможно, потребует отрубить ему голову и насадить ее на кол!
Ремингтону стало душно, он вышел в коридор и тупо уставился на лестничную площадку, словно бы ожидая, что Антония вдруг возникнет на ней, соткавшись из воздуха.
– Ваше сиятельство, – обратился к нему вышедший из конторы Маркем. – Извините за беспокойство, но я должен вам сообщить, что господа из банка, с которыми мы намеревались обсудить сегодня условия займа для покупки акций компании «Саттон-Миллз», не приехали в условленное время.
Ремингтон помрачнел, услышав это: почтенные господа из Лондонского банка никогда не опаздывали, по ним всегда можно было сверять часы, их поразительная пунктуальность была общеизвестна. Что же могло их задержать? Он побледнел, вспомнив, что по утрам все банкиры обязательно просматривают газеты. Очевидно, ознакомившись со скандальной статьей в сегодняшнем номере «Гафлингерс», его кредиторы пришли в ужас и решили повременить с предоставлением графу-самодуру крупной ссуды. Какой кошмар!
