Первая — принцессы Елизаветы, дочери Петра Первого.
Вторая — царицы-бабки настоящего-царя.
Третья — невесты, княгини Долгорукой.
Четвертая — сына герцога Голштинского [42]. Хотя этот последний и действительно имеет наибольшее право на престол, но его сторонники очень немногочисленны и вовсе не сильны. У принцессы Елизаветы сторонников несколько больше, но и они также не сильны.
Самые сильные люди на стороне царицы-бабки и невесты. Это так очевидна, поэтому я спешу уверить его величество, что в случае, если последует роковой удар, судя по мерам, которые уже приняты, на престол войдет или царица-бабка, или невеста Долгорукая. Я не сомневаюсь, что последняя успеет скорее, по причине большой силы Долгоруких, которых фамилия многочисленна. Но что бы там ни последовало, я знаю, что они думают женить его царское величество на княжне прежде Великого поста, хотя бы не прошло и сорока дней после болезни царя".
Если сейчас Алексей Григорьевич о чем-нибудь жалел, то лишь о том, что не дал себе воли еще тогда, в декабре, когда к нему впервые пришло предчувствие несчастья. Как держал себя тогда Петька... то есть его царское величество! Как открыто пренебрегал Катериною! Вплоть до того, что отворачивался от нее на людях. Князь Долгорукий правую руку отдал бы, чтобы поторопить свадьбу, но никак нельзя было сделать это из-за Рождественского поста и Святок. Он желал устроить тайный брак, но потом отказался от этой мысли, взвесивши, что этот брак, совершенный в не положенное церковью время, не имел бы законной силы. Приходилось вооружиться терпением и подождать несколько дней, но вдруг...
Все самое ужасное в жизни всегда происходит именно вдруг. Добра ждешь-ждешь, готовишься к счастливому событию, а оно все не приходит. Но беда внезапно сваливается на голову!
Угораздило же этого глупого мальчишку простудиться. Ну ладно, перемерз, с кем не бывает, а вот оспу-то где подхватил, паршивец?
— Говорят, от Сергея Григорьевича заразился, — услышал он голос сына Ивана и понял, что невольно задал свой вопрос вслух. — Дядюшка ведь, несмотря на то, что дети его в оспе лежали, продолжал ездить ко двору. Вот и доездился.
— Ну, это чепуха, — отмахнулся Сергей Григорьевич, который тоже был здесь. — Я ведь здоровехонек. И никто ведь больше не заразился. И дети на поправку пошли. А он, — князь значительно ткнул пальцем в стену, за которой где-то далеко находился Лефортовский дворец, — а он, гляди, вот-вот... — И перекрестился.
Алексей Григорьевич тоже перекрестился и рявкнул:
— Не каркай.
Брат терпеливо снес грубость, да и никто из Долгоруких, собравшихся сегодня в Головинский дворец, не обратил на непочтительность внимания. Здесь были человек десять князей Долгоруких, собравшихся по просьбе Алексея Григорьевича и на время позабывших старинные распри. Слишком сурово грозила обернуться к ним судьба. Ко всем Долгоруким!
— Еще Блументросты эти клятые, — безнадежным тоном сказал князь Иван. — Лечить не умеют, а берутся. Лихорадку, что наперед оспы высыпала, лечили как обыкновенную лихорадку, давали государю прохлаждающие напитки. Господина Бидлоо призвали, так он аж за голову схватился. Болезнь-де развилась, на подошвах высыпала. А это всяким таким-этаким может окончиться, сами понимаете.
— Которого уж уморили, а? — с изумлением пробормотал Василий Владимирович. — Немцы нечестивые. Гореть бы им живьем в пламени адовом!
— Еще не уморили, чего вы раскаркались! — вспылил Алексей Григорьевич. — А вот, кстати, о немцах. Василий Лукич, — повернулся он в угол, где притих тот, кого называли самым умным из Долгоруких. — Ты чего отмалчиваешься? Что за письмо тебе прислали Вестфален, датский посланник, Братислав да испанец этот хитроглазый?
Василий Лукич медленно вынул сложенный вчетверо лист, уже изрядно затертый на сгибах. Сразу стало ясно, сколь часто он читывал и перечитывал письмо посланников. Не разворачивая лист, Василий Лукич процитировал:
— "Слух носится, что его величество весьма болен, и ежели наследство России имеет быть принцессе Елизавете или Голштинскому принцу, то императору и королю дружбы с Россией иметь неможно, а понеже его величества обрученная невеста фамилии вашей, то и можно удержать престол за нею, так же, как после кончины Петра Первого двенадцать знатных персон, в том числе Меншиков, государыню императрицу Екатерину удержали, то и вам по вашей знатной фамилии учинить можно, и вы силы и славы имеете".
— Легко им, нехристям, советы советовать! — пробормотал фельдмаршал Василий Владимирович.
— А что? — легким голосом, чтобы можно было принять за шутку, сказал Алексей Григорьевич. — Катерина моя — обрученная государева невеста!
— Княжна Екатерина не венчалась с государем, — настаивал Василий Владимирович, упрямо склоняя голову.
— Не венчалась, так обручалась, — вмешался брат Алексея Григорьевича, князь Иван.
— Иное дело венчание, а иное — обручение, — продолжал Василий Владимирович. — Хоть бы она и венчана была, и тогда в учинении ее наследницей не без сумнения было бы. Не то что посторонние, да и нашей фамилии прочие лица у ней в подданстве быть не захотят. Покойная государыня Екатерина Алексеевна хотя и царствововала, но только ее величество государь император при животе своем короновал.
Иван Григорьевич покосился на своего брата, уловил чуть заметный его кивок и проронил раздумчиво:
— Стоит только крепко захотеть... Уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Голицына, а коли заспорят, так мы их и бить начнем. Как не сделаться по-нашему? Ты, князь Василий Владимирович, в Преображенском полку подполковник, а князь Иван Алексеевич — майор; а в Семеновском полку спорить против нас некому. Крикните княжну Екатерину на царство — небось подхватят!
Князь Василий Владимирович крепко взялся за голову:
— Что вы, ребячье, врете? Статочное ли дело? И затем, как я в полку объявлю? Услышат это от меня, не то что станут бранить — еще и побьют!
— Да, — вздохнул Алексей Григорьевич. — Вот ежели бы Катерину государь изволил объявить своей наследницей в духовной...
— Да, — совершенно так же вздохнул Василий Владимирович. — Оно бы хорошо, только это дело в воле его величества состоит. Как нам о таком несостоятельном деле рассуждать, когда вы сами знаете, что его величество весьма болен?
— Об том и речь, — загадочно пробормотал Алексей Григорьевич, хитро отводя глаза.
— А, вон вы чего, — пробормотал после некоторого молчания Василий Владимирович. — Ну, братья, я вам в таком деле не пособник. Сами все себя погубите, если станете этого добиваться.
