Прощаясь, Белотур просил Заберислава никому не рассказывать о ладожской невесте. Когда дело завершится благополучно, никому не следует знать, что новую киевскую княгиню везли одну среди мужчин, без родни, челяди и приданого. А без всего этого любая невеста имеет не больше половины своей ценности. Вернее даже, вся ее ценность в этом случае — та цена, которую за нее запросят на невольничьем рынке. Таким образом, без Велема и прочего на руках у Белотура оказалась Дивляна, но не Огнедева! И даже не дочь ладожского воеводы, пока нет рядом старшего брата, способного подтвердить ее положение и по всем обычаям передать девушку мужу. Везти такую несостоятельную невесту в Киев не хотелось. «Что это ты мне притащил?» — с пренебрежением спросит Аскольд — и будет прав. И себе и ей мало чести в таком появлении. Спрятать ее пока где-нибудь? Разговоры и сомнения пойдут: привез, а не отдает. Это к чему? Уж не себе ли бережет? Вот, поди ж ты, положение!
— Как же мы к Аскольду-то приедем? — спрашивала и сама Дивляна, до которой постепенно доходила вся сложность нынешних дел.
За время пути она привыкла думать, что когда они доберутся до Киева, то все будет хорошо. Теперь же со всей очевидностью выходило, что добраться до места — это лишь половина дела, если не четверть. Важно было предстать перед знатным женихом так, как подобает невесте ее происхождения. А к этому возможностей пока не имелось. Следовало дождаться Велема с дружиной и там уж вместе решать, как быть.
В конце концов Белотур решил не ехать пока в Киев и дожидаться ладожан в Любичевске. Впервые услышав это название, Дивляна вспомнила Любошин, древнее гнездо своего материнского рода, и обрадовалась в безумной надежде найти хоть какое-то сходство с оставшимся позади. Но сходства не оказалось, ни малейшего. До места они добрались под вечер второго дня после расставания с Забериславом. Перед тем лодьи вышли из Сожа снова в Днепр, уже гораздо более широкий и полноводный, чем возле Вечевого Поля. Как рассказал по пути Белотур, сюда, к Днепру, выходили дальним северо-западным краем владения племени любичей, ведущих свой род от древнего отца по имени Люб, а по названию племени и самый их крупный город стал зваться Любичевском. Сами любичи были племенем словенского языка, но входили в союз, который называли саварским, потому что верховодили в нем савары — «чернополые», как их прозвали словены. В числе саваров было много разных племен — касоги, козары, ясы, обезы.
Правил любичами князь Ехсар, сам ясских кровей. Его дружину Белотур сразу указал Дивляне еще на пристанях — удалые молодцы, одетые в черные козарские кафтаны и войлочные колпаки, с кривыми мечами на кожаных поясах, украшенных многочисленными серебряными бляшками. Глянув на их ноги, Дивляна вытаращила глаза — к черевьям их были пришиты чудные кожаные трубы, скрывавшие ногу до колен.
Самого города она сразу не увидела, но у пристаней теснились лодьи и лодки, туда-сюда носили мешки, весь берег был оживлен и многолюден. Как сказал Белотур, в это время сюда уже наезжают козарские купцы, покупают жито нового урожая. Дивляна, уж на что за последнее время притерпелась к чужим людям, здесь оробела и вцепилась в руку Белотура. Савары в непривычной одежде — черных и серых кафтанах с широкими полами, с чудными колпаками — иные с заплетенными в косы длинными волосами, иные с обритыми головами, где лишь на макушке болталась длинная прядь, с вислыми усами и маленькими жидкими бородками, иные с непривычно скуластыми лицами и раскосыми глазами, поразили ее так, что она боялась мимо них идти. А она-то, помнится, смеялась вместе с сестрами над девками из глухих чудинских весей, что вот так же, впервые попав в Ладогу, от страха прятали лица в ладонях и натыкались на людей. Здесь же сновали обычные словены в льняных рубашках и портах, но у некоторых тоже выбритые головы украшались лишь клоком волос, а на ногах были те же кожаные трубы. Это были явно старейшины или купцы — сами они мешков не таскали, а только распоряжались работой обычных бородачей. Гудение голосов, смесь словенского языка с каким-то совсем непонятным — от всего этого у Дивляны закружилась голова.
Хорошо еще, что дорогу им почти сразу расчистили. Белотура встречал какой-то савар, еще молодой, тоже с выбритой головой и клоком волос, заправленным за ухо. Из их разговора Дивляна мало что уловила — в нем почти не было словенских слов, — но зато узнала, что Белотур владеет языком саваров, а может, козар. Поняла она только, что саварянин и Белотур хорошо знакомы. Разговаривая с воеводой, саварянин иной раз посматривал на нее с явным любопытством и даже сказал что-то киянину, одобрительно кивнув в сторону девушки.
До самого Любичевска пришлось идти от реки чуть более версты. Лежал он среди лесистых холмов, на вершине, защищенный крутыми склонами, еще сильнее срезанными человеческими руками. За валом и частоколом располагались земляные избы, жавшиеся одна к другой стайками, — видно, это были жилища разросшихся семей. В отличие от северных срубов, здешние избенки были построены из хвороста, обмазанного глиной, и только по углам столбы поддерживали крышу где с двумя, а где с одним скатом. В одну из таких землянок Белотур ввел Дивляну и велел отдыхать, покуда он сходит поклониться князю Ехсару. Сюда же набился Валунов десяток киевской дружины. В углу имелась глиняная печка: с одной стороны — устье с ямой перед ним, сверху — выход для дыма; вдоль стен — вырезанные в земле прилавки, покрытые широкими досками, а поверх них — вытертые овчины. В обычное время здесь жила Князева челядь, которой теперь пришлось потесниться. Под ногами путались куры и подросшие козлята — под земляными лавками им не было места, и они жались по углам. Женщины принесли гречку и горох, затопили печь, стали варить кашу. Дивляне и Снегуле делать ничего не оставалось, и они уселись вдвоем на предоставленную им земляную лавку. Иногда челядинки обращались к ним с какими-то вопросами, но обе почти ничего не понимали, еще более изумленные их видом. Женщины — одни светловолосые, другие смуглые и чуть раскосые — одеты были в короткие, едва ниже колена, рубахи, в основном льняные, из-под которых торчали мужские узкие портки! Дивляна и Снегуля, от ужаса схватившись за руки, не знали, как понять — женщины это или мужчины? По всему видать, что женщины: лица, груди, платки у одних, заплетенные косы у других, иногда снизки на шее из нескольких бусин и каких-то косточек, но почему они рядятся мужиками?
— Да бабы это! — успокоил их Белотур, вскоре зашедший проведать своих женщин. — Князь Ехсар с собой и дружину, и челядь привез, и жена старшая у него козарка, вот это все ее челядинки. А саварки порты носят. Но бабами от этого быть не перестают. Все у них как надо! — Он ухмыльнулся, дескать, проверял. — Вас накормят, и ложитесь спать, меня не ждите. Ехсар стосковался — теперь до утра не отпустит. Он мне родич: его мать — моя двоюродная сестра по отцу теперь до свету будем песни петь.
