– Я думаю, вы должны отправить меня к маме, – сказала Анна каким-то чужим голосом:
– Ты хочешь уехать?
– Нет, нет, нет! – закричала Анна по-русски. Когда Анна испытывала сильное потрясение, она переходила на русский язык, без сомнения, язык ее детства.
Беатрис сдержалась и не сдвинулась с места. Может, со стороны Анны это был еще один трюк?
– Тогда, будь добра, веди себя прилично. Попытайся считаться с людьми. Это гораздо приятней, чем выглядеть противной.
После этого, хотя Анна оставалась колючей и недружелюбной, к счастью, не было главной тревоги, потому что здоровье Уильяма сейчас вызывало беспокойство у Беатрис, и оно все время возрастало. Следующий приступ бронхита обрушился на него, и он страшно задыхался. Все обычные средства лечения не помогли. Наблюдая за его худым посиневшим лицом и слушая поверхностное затрудненное дыхание, Беатрис понимала, что пришло время написать Дези и умолять ее, чтобы она вернулась домой повидаться с отцом.
Она избегала огорчать предположением, что Дези может приехать, не только своих домочадцев (исключая Уильяма), но, возможно, и Анну. Но ради Уильяма она должна была это сделать.
Однако Дези ответила:
«Меня привело в отчаяние то, что я услышала о папе. Но всю мою жизнь, сколько я помню, были эти приступы, и он всегда выбирался из них. И вы должны согласиться, мама, что всегда преувеличивали степень его болезни. Вы постоянно ходили вокруг него на цыпочках, если наступали сильные холода.
Мне будет очень затруднительно сейчас приехать в Англию. Рендольф теперь начинает новый фильм, и у меня в нем роль – правда, маленькая, но жизненно важная для меня на будущее. Я знаю, папа поймет меня. Поцелуйте его от меня, и я желаю ему скорого выздоровления.
Я буду молиться за него, но перестала верить в Бога, когда моего дорогого Сергея убили и я пережила ужасное время, пытаясь спасти свою и Аннину жизнь. Теперь я знаю, что в этой жизни справедливо хватать самое важное для себя.
Скажите Анне, что я вскоре пошлю ей посылку с красивой одеждой. Я постоянно благодарю вас и папу за Анну и уверена, что вы исправите ее трудный характер и плохое поведение. Она такой смешной маленький утенок, и я все время думаю о ней, потому что она напоминает мне о том, что я забыла. Дети бедные маленькие дьяволята и требуют очень много милосердия от их эмоциональных родителей».
Беатрис никому не показала это смутившее ее письмо. Оно содержало так много правды. Смутило ее и то, что Дези прежде всего сосредоточилась на себе и никому не прощала вины.
Просто надо было найти форму, чтобы сказать Уильяму, что Дези не может приехать в настоящее время. Летом, когда ему станет лучше и он сможет насладиться ее приездом, она прибудет.
Если он доживет до лета. Каждый день был похож на последний.
Беатрис забросила магазин и обосновалась рядом с Уильямом, проводя около него день и ночь. Когда Флоренс принесла ей финансовые бумаги, Беатрис не приняла их. Это даже хорошо, сказала Флоренс, потому что счета были мизерные. Обнаружилось резкое падение спроса на товары. Возможно, спрос повысится в будущем году, но, с другой стороны, может и не повыситься. Запасы отдела были ужасно дороги, чтобы пойти в ход, а арендная плата за дорогое место на Бейсвотер Роуд, которое дедушка приобрел так дешево, очень скоро достигла астрономической цифры.
Флоренс изучала свою новую прическу, которую она сделала, но довольно скоро обнаружила морщины под глазами и удивилась. Она думала и о том, сможет ли оплатить свой прекрасный отдел мод на верхнем этаже. Девушки начали тратить деньги на то, чтобы привести в порядок свои волосы и лица. Она должна сказать об этом Джеймсу. Маме бесполезно говорить, что сейчас, что после папиной смерти. Мама сопротивлялась всяким изменениям, и это заставляло «Боннингтон» катиться под гору. Она просто отстранилась. Эту старомодную кассу можно было снести и поставить на ее место что-нибудь занимательное.
У папы дело идет к смерти, конечно. Его кашель становится все более сильным с каждым дыханием, и они тратят деньги на дневных и ночных сиделок, даже несмотря на то, что мама никогда не отходит от него и страшно возмущается присутствием сиделок.
Что за жадная женщина она была! Всегда хотела всего: папиной любви, повиновения своих детей, абсолютного контроля над своим магазином и в результате авторитета, который будет признан всеми. А была ли она еще и счастливой?
«Да, счастье – наиболее иллюзорно изо всех человеческих стремлений», – размышляла Флоренс. Частично это было потому, что она стала жертвой собственной натуры. Глядя на себя, на свой жизненный путь, можно было сказать, что она преднамеренно позволила зачерстветь своему сердцу, после того как Десмонд предал ее. Это было драматическое событие и странное мазохистское удовольствие, без которого она теперь не могла обходиться.
Но глядя на Эдвина, который ушел в себя от реальности, глядя на Дези, которая ставила себе цель – только богатая жизнь, Флоренс думала: что за семья! Мама и папа знали об этом. Почему они не дали потомство «бабочек»?
И о чем они думают сейчас, в этой темной, всегда жаркой комнате больного? Они вспоминают свое романтическое счастье, давно прошедшее, до того как появились на свет причиняющие беспокойство дети?
Флоренс неистово тряхнула короткими волосами, и ее губы сложились в тонкую ниточку. Это несправедливо. О чем она будет вспоминать на смертном одре? О своем триумфе в бизнесе?
В ранние утренние часы ноября Беатрис открыла занавески, потому что Уильям попросил ее об этом.
Луна, пробивавшаяся сквозь туман, была на исходе. Небо темное, ночь еще не растаяла. Уильям попытался что-то сказать об Италии, стране, которую он всегда любил больше всего. О Венеции? О гондолах на темных блестящих каналах? О море цвета лаванды? Об островах, утопающих в солнечном свете?
– Белые павлины, – сказал он отчетливо, – расскажи мне о них.
И она, держа его холодеющую руку в своей руке, вспоминала белых павлинов на Изолла-Белла, и Мэри Медуэй, и рождение Дези.
И знала, с какой глубокой, страстной горечью она говорит о тех, кто в последние минуты владел мыслями Уильяма. Может, он думал даже, что это Мэри держит его за руку?
Дверь спальни тихонько приоткрылась. Свет из коридора осветил любопытное лицо Анны.
– Бабушка!
– Уйди! – сказала Беатрис шепотом.
– Дедушка умер? Я не боюсь мертвых. Я видела их до этого.
– Убирайся! – резко сказала Беатрис. – Оставь нас одних!
Дези послала невероятно шикарный венок белых роз и гвоздик из домашней оранжереи. Склеп Овертонов был снова открыт, и еще один узкий гроб присоединился к их усыпальнице. Беатрис держалась твердо. Анна, Эдвин и Флоренс стояли около нее. Эдвин был в темном костюме, благодарение Господу, в изящном темном пальто, но, когда он распахнул его и пола откинулась, Беатрис с ужасом увидела «Смерть или слава» – эмблему 17-й уланской дивизии. Жуткий череп и скрещенные кости, нелепо приколотые к лацкану его пиджака. «Действительно, – подумала она, и бешенство овладело ею, – почему Флоренс, почему кто-нибудь не проверил его одежду?!» Теперь каждый мог увидеть, что семья Овертонов обречена: психика Эдвина была не в порядке, Флоренс с ее плоской, несексуальной фигурой уклоняется от замужества, только этот маленький странный полурусский ребенок представляет будущее.
