Глядя на его руку, я понял, что дело дрянь, и хотел было послать матушку за доктором Доусоном, но бедняга тут же пришел в себя и начал кричать, что никакого доктора ему не нужно, потому что он хочет, чтобы о том, что он побывал у нас, знали только мы двое.
Тогда я сказал, что пойду куплю для него бренди, и он согласился. Я отправился в пивную, и, когда пришел туда, было около одиннадцати, а когда вернулся домой, часы пробили одиннадцать.
Бренди оказался очень кстати, потому, что джентльмена трясло так, что аж зубы стучали. Мне пришлось силой разжать ему челюсти, прежде чем я влил ему в глотку спиртное. Он сделал несколько глотков, затем его разморило, и он, сидя тут же, у печи, начал клевать носом. Тогда я сбегал и принес одеяло. Я набросил его на джентльмена, и отвел того наверх, и уложил его спать на складную кровать. Матушку я также отправил спать, а сам сел у камина и, не давая огню потухнуть, присматривал за джентльменом до самого утра.
Проснулся он внезапно и тут же заявил, что ему беспременно, прямо сейчас нужно отправляться в путь.
Уж я его уговаривал и так, и эдак, но он стоял на своем, и я надел на него его одежку, которую высушил и вычистил, пока он опал. Он был бледен, на лбу здоровенная ссадина, и я умыл ему лицо и перевязал ему голову носовым платком. Он с грехом пополам напялил на себя пиджак, застегнул его у горла и оставил правый рукав пустым, потому что не смог продеть в него сломанную руку. Все, что на нем было, висело, как на пугале. Он поминутно охал и стонал, а синяков да ссадин на нем было — просто страсть! И все-таки он решил идти, и я не посмел его удерживать.
«Какой здесь ближайший город, откуда можно доехать до Лондона по железной дороге?» — спросил он.
Я сказал ему, что ближайший город Брентвуд.
«Очень хорошо, — сказал он. — Если вы проводите меня до Брентвуда и найдете мне там хирурга, который осмотрит мою руку, то за все хлопоты я дам вам пять фунтов».
Я сказал ему, что с радостью сделаю для него все, что он пожелает, но до Брентвуда добрых шесть миль, так что я сбегаю к соседям и одолжу двуколку.
Тут он снова замотал головой и напомнил, что хочет удалиться незаметно, а потому предпочитает уйти пешком.
Пришлось идти пешком. Каждый шаг давался ему с превеликим трудом, но те проклятые шесть миль он таки одолел, и, скажу я вам, сколько живу, такого упорства я не встречал ни в ком и никогда.
Брентвудский хирург посоветовал ему остаться в городе и подождать, пока полегчает, но джентльмен и слышать ничего не хотел и все торопился в Лондон, и тогда хирург, обработав руку лекарствами и соорудив для нее перевязь, отпустил упрямца на все четыре стороны.
Роберт Одли вздрогнул; прошлое внезапно ожило в его памяти, и он вспомнил Ливерпуль, портовую контору, свои бесплодные поиски и того клерка, что окликнул его в последний момент и сообщил о некоем пассажире, который взял билет на корабль «Виктория-Регия» примерно за час до отплытия; то был молодой человек с рукой на перевязи, назвавшийся каким-то настолько расхожим именем, что Роберт тут же его забыл.
— Когда хирург перевязал ему руку, — продолжал Люк, — джентльмен попросил:
«Дайте мне карандаш; до отъезда мне нужно кое-что написать».
Хирург усмехнулся, покачал головой и, указав на правую руку джентльмена, сказал:
«Этой рукой вы сегодня — и в ближайшее время — ничего не напишете».
«Вы правы, — сказал молодой человек, — тогда я напишу левой рукой».
«Может, я напишу — под вашу диктовку?» — предложил хирург.
«Нет, спасибо, — сказал джентльмен. — Помощь вашу принять не могу, потому что письма мои будут сугубо личными; но, если вы дадите мне пару конвертов, буду вам весьма обязан».
Пока хирург ходил за конвертами, молодой человек левой рукой вытащил записную книжку из кармана пиджака. Обложка ее промокла и загрязнилась, но внутри листы остались чистыми, и джентльмен, вырвав пару страниц, начал писать. Писал он левой рукой, и что из того получилось, видите сами. Затем он вложил свои, с позволения сказать, письма в конверты, что принес доктор, и поставил на одном из них крест, а на другом ничего не поставил, затем заплатил доктору за труды. Тот еще раз попытался уговорить его остаться в Брентвуде, пока не заживет рука, но джентльмен снова наотрез отказался и, обращаясь ко мне, сказал:
«Проводите меня до железнодорожной станции, там вы получите то, что я вам обещал».
Я отправился на станцию вместе с ним. Мы пришли вовремя: поезд делает остановку в Брентвуде в половине девятого, и до его прихода оставалось еще целых пять минут. Мы дошли до края платформы, и молодой человек спросил меня:
«Вы могли бы передать эти письма тем, кому я скажу?»
«Могу», — отвечаю.
«Очень хорошо, — говорит он. — Вы знаете, где находится поместье Одли-Корт?»
«Как не знать, — отвечаю, — там моя девушка в горничных служит».
«Чья она горничная?» — спрашивает он.
«Она горничная миледи, — говорю. — Служит новой хозяйке, той самой, что прежде была гувернанткой у мистера Доусона».
«Прекрасно, — говорит он. — Вот это письмо — конверт помечен крестом — передайте, пожалуйста, леди Одли. Прошу передать из рук в руки и без свидетелей. Понимаете, — говорит, — никто третий этого видеть не должен».
«Понимаю, — говорю. — Все сделаю в точности».
Тогда он спрашивает:
«А мистера Одли, племянника сэра Майкла, знаете?»
«Как же, — говорю, — знаю. Про него говорят, что он важная шишка и знает толк в вежливом обхождении. Одна беда: у него что на уме, то и на языке» — такая об вас молва идет, сэр; вы уж извините.
«Тогда, — говорит молодой джентльмен, — передайте, пожалуйста, второе письмо мистеру Роберту Одли. Он остановился в гостинице «Солнышко», что в деревне Одли».
С этими словами он передал мне второе письмо и вручил пять фунтов, как и обещал.
Подошел поезд. Мы попрощались. Он сел в вагон второго класса, и последнее, что я помню, — это то, что лицо у него в тот момент было белое, как бумага, и на лбу здоровенный пластырь крест-накрест.
— Бедняга Джордж! — воскликнул Роберт Одли. — Ах, бедняга!
— Я отправился в деревню, — продолжил Люк, — а оттуда прямиком в «Солнышко». Пришел, значит, в гостиницу, а хозяин говорит, что, мол, постоялец, то есть вы, уехал в Лондон и что тамошнего адреса он, хозяин то есть, не знает, но что проживаете вы, должно быть, где-то возле Дома правосудия, или где-то возле Вестминстер-Холла, или… словом, где-то там в том же роде.
Что мне было делать? По почте письмо не отправишь, потому как неизвестно, куда посылать, а расспрашивать об этом тех, кто живет в поместье, тоже нельзя, потому что про письмо сразу станет известно…
