Филиппа Грегори - Другая королева

Я открываю книгу благочестивых стихов и расправляю листок поверх ее страниц. Открывается дверь, входит Бесс, делает реверанс и садится по моему приглашению. Со своего табурета, снизу, она не видит мое письмо. К моему веселью, она устраивается с вышивкой, пока передо мной открыто это письмо, эта новая попытка уничтожить ее королеву и ее саму.

Я позволяю себе взглянуть на него и ахаю от ужаса.

– Смотрите! – внезапно говорю я ей. – Смотрите! Смотрите, что бросили через стену во двор!

Это рисунок, изображающий меня в виде русалки, шлюхи с голой грудью, а под картинкой – грязные стишки, в которых перечислены мои мужья и упомянуто, что все они умерли, словно моя постель – это склеп. Там говорится, что бедного Франциска отравила я, Дарнли убил Ботвелл, а я в награду положила его к себе в постель. Что Ботвелла держат, как безумного, в клетке с видом на Северное море. Меня называют его французской шлюхой.

Бесс бросает листок в огонь.

– Грязь, – просто говорит она. – Не думайте об этом. Кто-то, должно быть, напился рождественского эля, сочинил песенку и нарисовал картинку. Пустое.

– Оно направлено против меня.

Она пожимает плечами.

– Вести о заговоре Ридольфи распространяются повсюду в королевстве, и винить станут вас. Вы утратили любовь народа, которую он к вам питал, пока думал, что вы – трагическая принцесса, с которой дурно обошлись шотландцы. Теперь люди думают, что вы принесли нам одним беды. Все боятся и ненавидят испанцев. Вас долго не простят за то, что вы их на нас призывали. Даже католики вас винят в том, что вы натравили папу на Елизавету. Они хотели жить в мире, мы все хотим жить в мире, а вы его губите.

– Но это же не про испанцев и прочее в том же духе, – говорю я. – Там ничего не сказано про Ридольфи и герцога Норфолка. Оно про Дарнли, про Шотландию, про Ботвелла!

– Мужчины в пивной повторяют всякую непристойность. Но вам не должно быть никакого дела до того, что они говорят. Они ничего не сказали, что не было бы старой сплетней.

Я качаю головой, словно чтобы прояснились мысли, и поднимаю песика, чтобы обнять его в утешение.

– Но к чему эти старые сплетни? Почему сейчас?

– Сплетничают о том, что слышали, – твердо отвечает она. – Это ведь старые новости? Прежние сплетни?

– Но зачем о них говорить сейчас? – спрашиваю я. – Почему не обвинить меня в том, что я натравила папу или призвала испанцев? Почему старую историю предпочли новой? Почему теперь?

– Не знаю, – отвечает она. – Я тут никаких сплетен не слышала. И не знаю, почему она сейчас опять всплыла.

Я киваю. Думаю, я знаю, что происходит, и я уверена, что знаю, кто за этим стоит. Кто еще станет чернить мое имя, кроме него?

– А вы не думаете, Бесс, что шпионы, которых посылают в пивные и на рынки ради вашей королевы, не только слушают, но и говорят? Что пока они слушают, не угрожает ли кто ей, они распространяют сплетни про меня? Про всех ее врагов? Вы не думаете, что, подслушивая у замочных скважин, они вливают страх и яд в уши простых людей? Не думаете, что они меня оскорбляют, распространяют страх перед чужаками, ужас перед войной, обвинения против евреев и папистов? Что вся страна верна Елизавете, потому что она заставляет бояться всех остальных? Что у нее есть люди, чья работа состоит в том, чтобы сеять ужас, чтобы ее люди оставались ей верны?

– Пусть так, – соглашается Бесс, дитя елизаветинской Англии, где правду продают на рынке и у сплетен есть цена. – Но зачем кому-то рассказывать старые сплетни про вас? И почему сейчас?

– В этом-то и вопрос, – просто отвечаю я. – Почему сейчас? Именно в этот, нужный момент? Как раз перед тем, как Норфолк пойдет под суд? Может быть, он отказался свидетельствовать против меня? Может, они боятся, что доведут его до самых ступеней эшафота, а он не обвинит меня в измене? Потому что он знает, что невиновен в восстании против Елизаветы и что я тоже невиновна. Все, чего мы хотели, – это пожениться и чтобы меня отпустили в мою страну. Все, что мы затевали, – это мое освобождение. Но Норфолка хотят повесить, а меня уничтожить. Вы что, не понимаете, что это правда?

Бесс по-прежнему держит иглу над вышивкой. Она знает, что я права, и знает моего врага. Она знает, как он работает и как добивается успеха.

– Но к чему чернить вас старой сплетней?

– Я женщина, – тихо отвечаю я. – Если ненавидишь женщину, первым уничтожаешь ее доброе имя. Меня назовут опозоренной; негодной править, непригодной для брака. Если уничтожить мое доброе имя, преступление Норфолка станет еще хуже. Его выставят человеком, который готов был жениться на прелюбодейке и убийце. Выставят обезумевшим от властолюбия, а меня – ниже шлюхи. Кто пойдет за Норфолком, кто станет мне служить? Ни один верный шотландец, ни один верный англичанин не захочет видеть меня на троне. Станут думать, что я виновна в измене Елизавете, потому что поверят, что я шлюха и убийца.

Бесс неохотно кивает.

– Обесчестить вас обоих, – говорит она. – Хотя и не могут отдать вас обоих под суд.

– А кто станет нашептывать такое? Как вы думаете, Бесс Талбот? Знаете вы, кто использует слухи и ложные обвинения, и чудовищную клевету, чтобы погубить доброе имя другого? Чтобы навсегда с ним покончить? Когда не может доказать, что человек виновен, с помощью расследования, но настроен сделать так, чтобы весь мир поверил, что он виновен? Кто так поступает? У кого уже есть на службе люди и власть, чтобы это осуществить?

Я вижу по ее пораженному лицу, что она прекрасно знает, кто посылает шпионов и что тот же человек направляет клеветников.

– Не знаю, – упрямо говорит она. – Не знаю никого, кто стал бы такое делать.

Я не настаиваю. Я слышала баллады похуже той, что мы только что сожгли в камине, и портреты видела похуже. Я позволяю Бесс упорствовать в отрицании, не называть своего друга Сесила шпионом и метателем грязи.

– Что ж, – легко отвечаю я. – Если вы не знаете, вы, пожив при дворе и повидав, кто правит и у кого есть власть, тогда могу сказать, что и я этого не знаю.

Добравшись до Лондона, после скверной дороги в ужасную погоду, и открыв несколько комнат в лондонском доме, я узнаю, что Сесил, три с лишним года хранивший по приказу Елизаветы чудовищные письма шотландской королевы как государственную тайну, счел, что теперь стоит обнародовать это дикое и непристойное собрание стихов, угроз и порока.

Отказавшись читать их в качестве секретного документа и настояв на том, чтобы они или были представлены как доказательство в суде, или вовсе не были показаны, теперь я узнаю, что эти сугубо секретные бумаги, слишком омерзительные, как мы совместно решили, чтобы обсуждать их во время официального расследования, доступны у разносчиков в виде книжек, выставлены на продажу, и бедняки пишут баллады и вешают рисунки, основанные на этой мерзости. Предполагаемый автор этих порочных и похотливых писаний, королева Шотландии, признается всеми, кто купил и прочел книжку, воплощением порока; даже простонародье по всей Англии, похоже, узнало об этих письмах и теперь утверждает, с полной уверенностью невежества, что она любовница Ботвелла и убийца Дарнли, отравительница первого мужа и любовница своего французского свекра и стоит самого дьявола. О ней сочиняют баллады и рассказы и всякие похабные загадки. Она, явившаяся мне впервые созданием из огня и воздуха, теперь стала притчей во языцех, над ней потешаются.