– Как только ты поправишься, – пообещал Вир. – Я тебя хорошенько отшлепаю.
– Ты не бьешь женщин.
– Для тебя сделаю исключение. – Он сердито воззрился на руку, которую держал. – У тебя рука холодная как лед.
– Это потому что ты перекрыл кровь.
Он ослабил смертельную хватку.
– Вот так-то лучше, – пробормотала она.
– Прости.
Он попытался уйти.
– Нет, не уходи, – попросила его жена. – У тебя такая большая теплая ладонь. Я люблю твои грешные руки, Эйнсвуд.
– Мы посмотрим, как ты их любишь, когда я перекину тебя через колено и отшлепаю так, как ты того заслуживаешь.
Лидия улыбнулась.
– Я прежде ничему не радовалась так, как твоему появлению тем вечером. Корали сражалась грязно, как, впрочем, и я. Трудно было сосредоточиться, потому что я смерть как беспокоилась за девочек. И совсем не была убеждена, что буду в состоянии им помочь, когда расправлюсь с ней. Гнев. Безумие. Когда они воистину одолевают человека, такие люди становятся не по-человечески сильными. Мне это хорошо известно. Я не хотела с ней связываться. Знала, что ничего хорошего не жди. Но у меня не было выбора. Я не могла дать ей уйти.
– Я знаю.
– Я позаботилась послать мальчишку из «Колокола и Бутылки» за помощью, – продолжила она. – Но не могла рисковать, ожидая, когда она явится. Как это было…
– Лиззи и Эм умерли бы, если бы ты стала ждать, – прервал он Лидию. – Она ведь отправилась убивать их. – И он рассказал о крысе, которую девочки бросили в Корали.
– Однако этой уловкой они выиграли несколько минут, – продолжил он. – Им повезло, что в это время появилась ты. Ты спасла им жизни, Гренвилл. Ты и твоя армия оборванцев.
Он наклонился и поцеловал ее руку.
– Не смеши, – возразила Лидия. – Нам никогда бы не добиться успеха без подкрепления. Даже если бы я скрутила Корали – а я скажу тебе прямо: битва была нелегкой – мне все еще предстояло бороться с Миком. К тому времени, как подоспела его очередь, он мог бы уже причинить твоим подопечным значительный вред.
– Я знаю. Том угодил страшилищу камнем в голову. А этот скот даже не почувствовал. Хотя для Сьюзен он хлопот не представлял. – Вир нахмурился. – Боже, я же, черт возьми, ничего не делал. Позволил собаке заняться Миком. А сам смотрел, как ты сражаешься со сводней, словно это были призовые бои.
– А что, черт тебя подери, ты еще должен был сделать? – возмутилась она, приподнявшись с подушки. – Никто, будь у него хоть крупица здравого смысла, не будет вмешиваться в таком положении. Ты в точности поступал так, как следовало. Ты и представления не имеешь, как звук твоего голоса взбодрил и поддержал меня. Я все сильнее уставала и падала духом, и даже немного тревожилась, признаюсь. Но ты сказал мне прекратить играть и покончить с ней, и твоя речь подействовала на меня, как глоток бодрящего крепкого бренди. Во всяком случае, я не могла вынести, если проиграю у тебя на виду. Слишком уж унизительно после таких слов. – Она сплела свои пальцы с его. – Знаешь, ты не можешь сделать всего. Иногда ты должен удовлетвориться лишь тем, что поддерживаешь дух. Не надо делать из меня неженку и сдувать пылинки. Мне не нужно, чтобы все мои битвы выигрывали за меня. Мне требуется лишь, чтобы в меня верили.
– Верить в тебя, – повторил Вир, качая головой. – Это все, что тебе нужно?
– Для меня это много значит, – призналась Лидия. – То есть твоя вера. Учитывая, сколь презираешь ты мой пол, я должна рассматривать твое уважение к моему уму и способностям, как самое драгоценное благо.
– Самое драгоценное? – он высвободил руку. Затем встал и подошел к окну. И уставился на сад за окном. Потом вернулся к постели. Встал в ногах, обхватив рукой столбик кровати. – А как насчет любви, Гренвилл? Как ты думаешь, со временем ты могла бы стать столь же благосклонно снисходительной, чтобы вытерпеть мою любовь? Или любовь – удел простых смертных? Возможно, богоподобные Баллистеры нуждаются в ней не более, чем Олимпийские боги нуждаются в каррикле, чтобы доставить их в Дельфи или в суденышке, чтобы приплыть на нем к Трое.
Она долго и пристально вглядывалась в него, потом вздохнула.
– Эйнсвуд, позволь мне кое-что объяснить тебе, – начала Лидия. – Если ты желаешь заявить о любви к своей жене, общепринято просто сказать «Я люблю тебя». Не принято бросать вызов и устрашать, и приступать к этому в своей обычной воинственной манере. Считается, что это момент нежности, а ты портишь его тем, что заставляешь меня пожелать кинуть в тебя ведерко с углем.
Он сузил глаза и выставил подбородок.
– Я люблю тебя, – угрюмо заявил он.
Она прижала ладонь к груди и закрыла глаза.
– Мной овладело… овладело нечто. Кажется, я сейчас грохнусь в обморок.
Вир вернулся на свое место у кровати, схватил ее за руки и крепко сжал.
– Я люблю тебя, Гренвилл, – начал он более нежно. – Я начал влюбляться в тебя, когда ты бросила меня на задницу на Винегар-Ярде. Но я не понимал этого, не хотел понимать вплоть до нашей брачной ночи. А потом я не мог осмелиться признаться тебе, потому что ты не была влюблена в меня. Совершеннейшая глупость. Тебя сегодня могли убить, а я не осмеливался даже на это маленькое неудобство: сказать тебе, как ты мне дорога.
– Ты мне уже сказал, – заверила она, – сотнями способов. Мне не нужны эти три волшебных слова, хотя, признаюсь, я и рада услышать их.
– Рада, – повторил Вир. – Ну, полагаю, это уже лучше. Ты рада владеть моим сердцем. – Он отпустил ее ладони. – Возможно, когда ты почувствуешь себя здоровее, ты сможешь найти в себе силы выразить больший восторг. В любом случае, как только ты полностью оправишься, я начну завоевывать тебя. Возможно, лет эдак через десять или двадцать, ты сможешь в достаточной мере смягчиться и вернешь мне в ответ мои чувства.
– Со всей определенностью я не стану этого делать, – произнесла Лидия, когда он отступил и стал раздеваться.
Он замер, уставившись на нее.
– С какой такой дьявольской стати мне их возвращать? – продолжила она. – Я собираюсь хранить их. В своем сердце. – Она показала, где. – Где храню свои собственные. Где они начертаны словами: «Я люблю тебя», запятая, со всеми твоими именами и титулами.
Он почувствовал, как улыбка растягивает ему рот, и странную боль в сердце, которое жена украла у него.
– Должно быть, ты слеп, – продолжила она, – не увидеть эту давным-давно начертанную надпись.
Улыбка превратилась в плутоватую ухмылку.
– Ну, дай мне раздеться, любимая, – произнес Вир. – Тогда я приду к тебе в постель и поближе рассмотрю.
По своему обыкновению великое волнение в лондонском обществе вызывало излияние негодования и некоего рода панику в ожидании получения известий об иностранном вторжении.
