Ее вдруг пробрал озноб. В этой комнате она появилась на свет. Здесь собрались ее родственники. А она знала только прохладную зеленую землю Англии, дикую природу, окружавшую приграничную крепость, и надменную роскошь двора Плантагенетов. Только они были ее миром, помогли лучше осознать себя, понять, кто и что она. И теперь она стояла на том месте, где другая женщина прошла через муки родов, которые познала она сама… муки, хорошо ей знакомые, которые терпит любая роженица, чтобы дать жизнь своему ребенку. Атмосфера этой комнаты словно просачивалась в ее кровь через поры, как присутствие матери, которой Магдалена никогда не знала. Неужели Изольда де Борегар умерла в этой комнате? Во время родов или позже, где-то в другом конце замка?
— Она скончалась здесь? — не выдержав, пробормотала Магдалена.
Что-то сверкнуло в глубине серых глаз Бертрана, совсем как раздвоенное жало змеи. Однако голос оставался ровным и холодным, почти бесплотным, мертвым:
— Твой отец отравил ее в этой комнате… и здесь она билась в смертных муках в момент твоего рождения. Ланкастер вырвал тебя из ее агонизирующего тела.
Ужас подхватил ее и бросил в водоворот беспросветной мглы. Магдалена схватилась за край стола с такой силой, что костяшки побелели. Сейчас она рухнет на пол и потеряет сознание… лишь бы удержаться на ногах… осознать сказанное…
— Мой отец убил мою мать?!
Не спеша, размеренно, так, что каждое слово падало ледяным камешком в серый сумеречный свет, Бертран рассказал ей. Рассказал о даре, которым была наделена мать, даре чаровать мужчин, о том, как она обратила свою силу на пользу семье и сколько сделала для родных. О том, как Изольда задумала поймать в свои сети Ланкастера и как ее планы были жестоко разрушены принцем. Он объяснил, что мать не любила герцога и соблазнила только для того, чтобы уничтожить во благо Франции и ради возвышения де Борегаров.
Эти мягкие речи содержали один лишь смертельный яд. Она была зачата в ненависти и родилась из убийственной мести.
Так вот какую тайну скрывал от нее Гай де Жерве! Теперь она все поняла… даже тот жуткий момент, когда Джон Гонт отверг свою одиннадцатилетнюю дочь… поняла его неприязнь… странные двусмысленные замечания Гая де Жерве относительно ее сходства с матерью… как он всегда замолкал, не пытаясь ничего объяснить… почему сжался от омерзения, когда она слепо провозгласила свое намерение следовать законам страсти. Поняла, какое действие производила на мужчин, почему так жадно смотрели на нее рыцари при дворе отца, почему с такой силой вожделели ее и Шарль, и предводитель разбойников, поняла причину безумной любви и похоти Эдмунда и Гая. Точно так же вели себя мужчины по отношению к ее матери. Она дочь Изольды де Борегар, и эти люди… семья Изольды… ее семья… собирается найти для нее то же применение, что и для матери. Использовать те же колдовские чары, что были присущи ее матери.
И вся любовь, которую питали к ней мужчины, неожиданно показалась чем-то нечистым, запачканным, потускневшим, как позеленевшая старая медь. Ведь она произрастала из полусгнивших корней лжи, греха и мерзости. Она чувствовала себя точно так же, как много лет назад, когда Гай де Жерве открыл, что Джон Гонт ее отец. То же самое отчаяние, недоумение, душевная боль человека, обманутого и обездоленного. Только на этот раз рядом не было никого понимающего и любящего, кому она могла бы поплакаться. Кому безгранично доверяла.
И она уже не ребенок. Теперь слезы и жалобы не помогут, и ей ни к чему всемогущий опекун, способный заставить ее понять окружающий мир. С годами у нее появились стержень, собственная сердцевина, суть и сущность, и Магдалена, глядя на этих так похожих на нее людей, твердивших, что она одна из них и станет выполнять их гнусные приказы только потому, что это делала мать, цеплялась за этот стержень. За свою решимость. Она отвергнет их притязания.
— Нет! — воскликнула Магдалена и с криком отпрянула, когда кинжал вонзился в самый край стола, в дюйме от ее живота.
— Вынь и передай мне, — с прежним спокойствием велел Бертран.
Она повиновалась, потому что не могла иначе, и, вытянув лезвие, переливавшееся серебром в свете свечи, послала на противоположный конец стола.
— Знаешь, племянница, наступает время, когда я устаю от игры, — почти небрежно бросил Бертран полируя рукавом рубиновый глаз змеи, — и начинаю действовать всерьез. Так что берегись.
— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдалена.
— Эдмунд де Брессе мертв, — вмешался Шарль. Все это время он стоял у нее за спиной, но теперь обошел вокруг стола, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Ты знаешь, что он мертв. Бросил вызов твоему любовнику, человеку, который осквернил его брачную постель. У такого поединка может быть только один исход.
— Гай де Жерве никогда не причинит Эдмунду зла намеренно, — с абсолютной уверенностью возразила Магдалена и ощутила, как насторожились родственники. На это они вряд ли рассчитывали, и к Магдалене вновь вернулась храбрость. Она осмелела настолько, что в голос вкрались нотки презрения. — Даже если он и обесчестил Эдмунда, все равно никогда не отнимет у него жизнь.
— Что за вздор! — воскликнул Шарль, но все расслышали неуверенность в его тоне. — Какой у него выбор? Он куда сильнее и опытнее!
Магдалена встретилась с ним глазами.
— Не знаю, какой он сделает выбор, но думаю, скорее предпочтет умереть сам, чем пролить кровь Эдмунда.
Она говорила чистую правду, как бы больно ей при этом ни становилось, и ее убежденность было невозможно опровергнуть.
Тишина вдруг стала другой, более напряженной, почти обвиняющей. И Шарлю явно было не по себе.
— Гонец с подтверждением еще не вернулся? — спросил Бертран.
— Пока нет, — пробормотал Шарль. — Должно быть, его что-то задержало. Но в исходе не может быть никаких сомнений. Ни один человек не захочет погибнуть ради другого.
Усилием воли он ухитрился выглядеть бесстрастным.
— Где тебе представить такое! — пренебрежительно бросила Магдалена, оглядывая сидевших за столом. Она вдруг забыла свой страх, охваченная брезгливым отвращением и уверенностью, что, хотя ее связывают с этими людьми кровные узы, они ничто по сравнению с теми, что роднят ее с лордом Беллером, Гаем де Жерве, Эдмундом и Джоном Гонтом. Теми, которые основаны на их общих законах чести и порядочности, абсолютно точного осознания того, что правильно и честно, а что подло и грешно, что люди в основном предпочитают хорошее плохому, даже в ущерб собственным целям. — Никто из вас не способен это понять, — устало бросила она. — Потому что само понятие благородства вам недоступно, потому что…
