Но оба они отдавали себе отчет в том, что сейчас нельзя переступать границу благоразумия, а потому уняли пыл и, разжав объятия, начали тихо беседовать.
– Клео на днях сказала мне со свойственной одной лишь ей убедительностью и мудростью, что нельзя откладывать осуществление своих заветных желаний на будущее, поскольку все люди смертны. И теперь я понимаю, что она права! – промолвила Антония и заплакала. – Вот я, к примеру, ни разу еще не танцевала вальс…
– Говори, Антония, расскажи мне что-нибудь еще об этой удивительной женщине, – тихо произнес Ремингтон, глядя на спящую старушку.
Антония склонила голову ему на плечо и начала рассказывать, как она познакомилась с Клео и привела ее к себе, как складывались отношения старой дамы с Хоскинсом и другими обитателями этого дома, с соседями и рабочими, делавшими здесь ремонт. И постепенно ноющая боль исчезла из сердца Антонии.
Прошел час, потом другой, они поочередно проверяли состояние Клео, поили ее водой, держали ее за руку. Граф улыбался и убеждал Антонию, что Клео обязательно поправится, и в конце концов Антония успокоилась и уснула.
Проснувшись среди ночи, она увидела поразительную картину: Ремингтон сидел на кровати больной, прислонившись к высокой спинке, а Клео покоилась на его коленях. Он убаюкивал ее, обняв за плечи, как однажды уже делал это в кабинете, что-то мурлыкая и закрыв глаза. Антония улыбнулась, поняв, что так он пытается вселить в умирающую жизненную энергию и веру в исцеление, и от умиления расплакалась.
Именно в этот чудесный миг Антония с пронзительной ясностью поняла, что она безумно, безвозвратно влюблена в мужчину по имени Ремингтон Карр. И что этот эпизод в спальне навсегда запечатлеется в ее памяти, вытеснив все неприятные воспоминания, потому что еще никогда не испытывала она такой нежности, любви и гордости, какую ощущала, глядя на графа Ландона. И ей пришло в голову, что она влюбилась в него, когда в первый раз увидела Клео сидящей у него на коленях в окружении милых ее сердцу фарфоровых статуэток и погруженную в мир согревающих ее душу воспоминаний.
Антония встала и, подойдя к Ремингтону, села на кровати рядом сними стала гладить ладонью лицо старушки.
– Мне кажется, ты угадал ее желание, – произнесла при этом она. – Ведь ей всегда нравились симпатичные мужчины. А человек по имени Ремингтон Карр – самый импозантный и симпатичный из всех мужчин, которых я знала.
– Неужели? – Граф удивленно вскинул бровь и ослепительно улыбнулся. – Приятно это слышать.
Они посидели молча еще некоторое время, успокаиваясь и свыкаясь с мыслью, что преодолели важный рубеж в своих отношениях.
За окнами забрезжил рассвет. В спальню на цыпочках прокралась Элинор и застыла, смущенная странной картиной, представшей ее взору. Заметив ее, Антония приложила палец к губам и соскользнула с кровати. Ремингтон уложил больную в постель и накрыл ее одеялом. Губы Клео дрогнули, граф встал возле нее на колени и взволнованно спросил:
– Вы слышите меня, Клео? Скажите что-нибудь!
Антония и Элинор подбежали к кровати и, затаив дыхание, стали вглядываться в лицо больной. Веки старушки задрожали, губы растянулись в слабой улыбке, она чуть слышно промолвила:
– Иди ко мне, шалунишка Фокс! Мне холодно…
– Клео! – вскрикнула Антония, сжав ей руку. – Вы чувствуете мою ладонь? Вы меня узнаете?
Клео открыла глаза, растерянно посмотрела на обступивших ее людей, сообразила, что приняла за покойного супруга другого мужчину, узнала и Антонию и, произнеся ее имя, вновь погрузилась в целительный сон. Антония от радости обняла Ремингтона, и он поцеловал ее.
– Надо сейчас же сообщить всем эту замечательную новость! – воскликнула Элинор и выбежала из комнаты – оповещать всех о выздоровлении Клео.
Вскоре спальня наполнилась женщинами в неглиже, они плакали и смеялись, обнимались и поздравляли друг друга. Воспользовавшись суматохой, Ремингтон обнял Антонию за талию и увлек ее к двери.
– Что ты собираешься со мной сделать? – с замирающим от сладкого предчувствия сердцем шепотом спросила она.
– Возле Клео подежурит Элинор, – сказал он. – А тебе необходимо отдохнуть. Я уложу тебя в постель, а потом уеду домой.
Он вытащил Антонию за дверь и увлек ее по коридору в комнату. Там он запер дверь на ключ и, обернувшись, взглянул на нее так, что у нее мурашки побежали по коже.
– Ты обещал уложить меня в постель, – пятясь, пролепетала она.
– Именно это я и намерен сделать, – сказал он и стал раздеваться.
Антония какое-то время молча наблюдала, как он срывает с себя одежду, потом, запинаясь, произнесла:
– Но ведь ты собирался уехать к себе…
– Да, в конце концов мне придется это сделать, – с разбойничьей ухмылкой подтвердил Ремингтон, отшвырнув на стул брюки. – Займись лучше сама своими пуговицами, дорогая! Мне бы не хотелось портить твое чудесное платье.
Антония принялась расстегивать бесчисленные застежки, чувствуя, как часто и гулко бьется в груди сердце и наливается жаром тело. Он хочет обладать ею! Разве не об этом она втайне мечтала все эти дни – отдаться любимому мужчине и растаять в его объятиях.
Ремингтон пришел ей на помощь, сгорая от нетерпения поскорее увидеть ее обнаженной. На пол стали падать корсет и юбки, нижнее белье, чулки и туфли. Оставшись голой, Антония взглянула на обнаженного Ремингтона и ахнула, пораженная пугающими размерами его напряженного мужского естества и решительным видом. Стыдливо прикрыв руками груди, она покраснела и опустила глаза. Впервые в жизни она лицезрела такое великолепное обнаженное мужское тело. И это зрелище заворожило ее. Она закусила губу и украдкой снова взглянула на Ремингтона. Он подошел к кровати, откинул покрывало и обернулся.
На этот раз глаза Антонии едва не вылезли из орбит от увиденного в деталях амурного орудия. Она затрепетала, как девственница перед неминуемой утратой невинности. Он сочувственно улыбнулся и, подбоченившись, скользнул по ней плотоядным взглядом.
– Успокойся, любимая, не надо стесняться того, что естественно. Между нами не должно быть никаких недомолвок и тайн.
Он шагнул к ней, она же непроизвольно попятилась, заливаясь густым румянцем. Груди ее набухли, соски отвердели, а по спине пробежала дрожь. Ремингтон протянул ей руку – Антония, вздохнув, протянула ему свою. Он залился счастливым смехом, обнял ее и страстно поцеловал в губы. Кровь Антонии вскипела, она прошептала:
– Люби меня! Люби меня до тех пор, пока я не опьянею от этого.
– Я так и поступлю, – глухо произнес он, целуя ее в шею. – И нам не сможет помешать даже сама королева.
