— Нет, Ринальдо, не говори так. Лучше повтори то, что уже сказал мне сегодня. Будто я... я достойна самой большой любви. Ты действительно так думаешь?
— Да! — ответил он глухо и отвел глаза от ее прямого взгляда.
Они медленно пошли по направлению к берегу. Молчание между ними затянулось и было похоже на тлеющую искру, готовую вспыхнуть ярким пламенем. Наконец, Вера нашла в себе волю заговорить:
— Карло, уезжая на Родос, оставил у тетушки Невены письмо для меня. Тебя оно тоже касается. Прочти.
Она протянула ему свиток. Они сели на плоский камень- песчаник возле спуска к берегу, и Ринальдо, развернув письмо, углубился в чтение, а Примавера незаметно наблюдала, как меняется выражение его лица.
Прочитав, он несколько мгновений молчал, глядя перед собой, потом со вздохом произнес:
— Что ж, Карло прав в отношении меня. Только зря он тебе рассказал... о моей любви. Вдруг ты теперь из благодарности, из чувства долга... из жалости, наконец... вздумаешь объявить, что тоже меня любишь. Мне больно будет слышать твое вымученное признание. Не менее больно, чем видеть тебя в объятиях Родриго, которого ты действительно любишь... к сожалению.
— И ты готов был благословить нас с Родриго и молчать о своих чувствах?! — воскликнула Примавера, сверкая глазами.
— Я хотел видеть тебя счастливой... вопреки всему.
— А теперь думаешь, что мое признание тебе будет вымученным, а не искренним? — спросила она почти возмущенно.
— Да, потому что не может такая молодая и прекрасная девушка из благородной семьи любить бродягу корсара, который старше ее на пятнадцать лет и основательно потрепан жизнью...
— Молчи! — Она прикрыла ему рот рукой. — Ты сейчас говоришь совсем не то, что надо, зато молчал о том, о чем надо было говорить. Если бы ты раньше мне признался, что мы с тобой не родственники!.. Да разве б я полюбила кого-нибудь другого, если бы знала, что могу любить тебя!
— Это правда, Примавера? — Он схватил ее за плечи, пытливо и страстно заглядывая в глаза. — Неужели со мной все происходит наяву? Сколько раз во сне я грезил, что мы вместе и любим друг друга!.. Но я отгонял эти сновидения, чтобы понапрасну не страдать. Разве я мог надеяться, что ты меня полюбишь?
— Ах, Ринальдо!.. Было бы странно, если б я тебя не полюбила! Я всегда знала, что ты лучше всех мужчин на свете! Я знала это с детства. Когда я плакала, ты меня утешал, когда болела, ты не спал ночами у моей кровати, когда сомневалась, помогал мне советом. Благодаря тебе я никогда не оставалась без крова и пищи, всегда чувствовала себя защищенной. Ты заботился обо мне, словно мой ангел-хранитель. А я, глядя на тебя, думала: как счастлива будет та женщина, которой выпадет судьба стать твоей женой! Но я-то ведь считала свои чувства к тебе родственными. Теперь же понимаю, что любила тебя как мужчину, но не смела в этом признаться даже самой себе...
— А я не смел открыть тебе правду... боялся огорчить тебя, испугать этой правдой... Но, если были в моей жизни благородные поступки, то я совершал их ради тебя.
— И ты никогда не разочаруешься во мне? Не скажешь, что я не такая, как надлежит быть женщине?
— Никогда не разочаруюсь! Ведь моя любовь — не временное увлечение, она проверена годами. Я люблю в тебе не причудливое существо, которое когда-то заинтересовало Родриго, а тебя — истинную, такую, как ты есть на самом деле. Мне кажется, только я один и знаю тебя по-настоящему. И для меня ты самая прекрасная женщина на свете!
Она провела пальцами по его седеющим вискам и вдруг почувствовала, как сердце переполняет нежность к этому человеку, который намного старше и опытней ее и, кажется, никогда в жизни не нуждался в жалости и снисхождении. Такую нежность она не испытывала даже к Родриго, а уж к другим мужчинам и подавно. В этот миг девушка поняла, что раньше ее любовные отношения с мужчинами были похожи на поединок; теперь же ей хотелось быть женственно-слабой и, прислонившись к сильному плечу своего ангела-хранителя, дарить ему всю любовь и нежность, на какую было способно ее пробудившееся сердце.
Ринальдо обнял девушку, и в крепости его объятий, в сверкании взгляда она почувствовала огонь давно сдерживаемой страсти, и ее это мгновенно взволновало.
— Но согласится ли моя строптивая Грозовая Туча стать моей женой? — спросил Ринальдо хрипловатым голосом. — Или для знатной кафинской девушки Примаверы не подойдет в мужья простой шкипер с сомнительным прошлым? Согласится ли на это семья Латино?
— А я больше не буду Грозовой Тучей. Я хочу быть твоей преданной женой, мой отважный капитан. Ты сказал, что я похожа в этом платье на невесту? Пусть оно и будет венчальным! А что до семьи Латино... пока я еще в нее не вернулась, мы можем пожениться и без их согласия. Если, конечно, ты этого хочешь.
— Хочу больше всего на свете! И чем скорей, тем лучше! Мы и так уже потеряли слишком много времени.
— По твоей вине.
— Боже мой, как я был глуп все эти годы!.. Но теперь-то уж наверстаю с лихвой...
Он поцеловал Примаверу вначале нежно, словно приучая девушку к себе, а потом таким страстным и долгим поцелуем, что у нее закружилась голова.
Ранний осенний вечер уже накинул на землю свое легкое покрывало, но Ринальдо и Примавера продолжали целоваться, не замечая ни времени, ни наблюдателей, которые появились неподалеку.
А этими наблюдателями — вернее, случайными свидетелями страстного свидания — оказались Родриго и Аврелия.
— Вот видишь, а ты хотела, чтобы я объяснялся с Грозовой Тучей, — прошептал Родриго, указывая на самозабвенно целующуюся пару. — А все разрешилось само собой, как только они узнали, что не являются родственниками. Вернее, она узнала. А он был так глуп, что молчал и любил ее тайно.
О, я всегда подозревал этих двоих в слишком пристрастном друг к другу отношении и боялся, что это может закончиться инцестом. Но, благодарение Богу, они теперь вместе, а я свободен от всяких обязательств.
— А ты не ревнуешь Примаверу к Ринальдо? — лукаво погрозила пальчиком Аврелия.
— Что ты, мой ангел, я только радуюсь за них! — Он пылко обнял девушку. — Одно меня огорчает: почему они целуются, а мы — нет?
Она сделала легкую попытку высвободиться из его рук:
— Но нельзя же так, на открытом месте... вдруг нас кто-нибудь увидит?
— Хорошо, если моя юная фея так стыдлива, отойдем в сторонку.
Он увлек девушку за росшие на пригорке ракиты и, заключив в объятия, прижался к ее губам. Но после первого же поцелуя тихонько рассмеялся:
— Ты не умеешь целоваться, дитя мое.
— А это плохо? — растерялась она. — Тебе это не нравится?
