в пешем сражении они имели большой опыт, и к тому же щиты их – из ольхи, сосны и ели, обтянутые двумя слоями кожи, усиленные по краям железными накладками – были крупнее и надежнее, чем хазарские. Проникнувших прижали к лодьям и порубили, натиск был отбит. Немногие из тех, кто оказался внутри кольца, сумели уйти обратно в степь.
После этого никто не спал. Зажгли факелы и наскоро проверили чужие трупы – нет ли затаившихся живых. Вскоре пришел рассвет, открыв неприглядное зрелище: на бортах и внутри лодий, на поклаже, лежали десятки мертвых и тяжелораненых, доски и мешки были залиты кровью. Чужих трупов внутри кольца оказалось десятка три. Все их выбросили наружу. Своих убитых было немного – чуть больше десятка, но раненых прибавилось с полсотни. К счастью, до скота ночные налетчики не добрались.
Осматривая лодьи, Амунд сохранял невозмутимое лицо, но в душе ругался последними словами. Борта были утыканы стрелами, иные, с близкого расстояния, пробивали их насквозь. Ночная осада тоже оставила следы – многочисленные зарубы, сколы, щепа… Хавлот прав: если дальше так пойдет, то на Дон они притащат совершенно дырявые суда, неспособные держаться на воде. Сколько еще времени уйдет на починку! Где взять столько пеньки и смолы?
С десяток тяжелораненых положили на лодьи. Тяжесть груза увеличилась, но Амунд подозревал, что в таких условиях недалеко они их увезут – скоро придется сгружать и закапывать. Перевязали, напоили, из парусов сделали навесы, чтобы не жгло солнце, но тряска идущей на катках лодьи могла бы и здорового доконать.
Снова напоили скот, покормили людей вчерашней жареной кониной. Лодьи снова выстроились двумя вереницами и поползли, как необычайно упрямые деревянные кони с тяжелой поклажей, – вдоль ручья, на запад, к Дону…
* * *
С рассвета проползли версты три, когда передовой дозор подал голос. Бранясь себе под нос, привычно потащили лодьи в кольцо, отсоединяя и загоняя внутрь скот и полон. Встали, держа наготове щиты, все испятнанные вчерашними стрелами: часть наконечников так и осталась в досках, только древки обломали.
Прячась за высоким носом лодьи, Амунд наблюдал, ожидая увидеть мчащуюся конницу. Однако из ложбины меж пригорков показались всего пять-шесть всадников со стягом. Ехали они медленно, а передовой размахивал пучком зеленых ветвей.
– Глянь, княже, они, никак, посла прислали! – охнул кто-то рядом.
По рядам готовой к битве дружины пробежал возбужденный гомон. У самого Амунда в душе вспыхнуло что-то вроде надежды, смешанной с недоверием. По-настоящему хазары предлагают переговоры? Может быть, и да – они ведь тоже не бесконечные, им тоже мало радости раз за разом делать натиск, неся потери и не получая никакой пользы от этих столкновений. Но что, если задумали хитрость?
Да и что они могут русам предложить? Десятую часть добычи за свободный проход он, пожалуй, отдал бы, но если хакан-бек дал слово и обманул, можно ли верить его подданным, невесть каким степным оборванцам?
– Эй, рус! – закричали оттуда на славянском языке. – Иди давай говорить! Иди хорошо слово слышать! Не бойся! Илехмет-бий добрый! Добро слово хочет говорить!
Амунд оглянулся на своих людей:
– Фридмар, поди узнай, чего хотят.
Сотский кивнул и знаком позвал за собой телохранителей. На глазах у хазар они перелезли через лодью и двинулись по утоптанной тропе волока навстречу степнякам.
– Ты кто есть? – когда они приблизились шагов на десять, спросил тот хазарин, что держал зеленую ветку. – Князь?
Он окинул взглядом рослого Фридмара, его шлем, кольчугу, хорошее оружие. Под кольчугой был желтый кафтан с птицами, красные сарацинские шаровары, красной же кожи сапоги, на груди толстая плетеная цепь с узорным «молотом Тора», на широких запястьях по серебряному браслету – Фридмар был живым доказательством того, что слухи не лгут и у русов с собой богатая добыча. Та самая, разговоры о которой уже не первый месяц будоражили всю Хазарию, призывая удальцов в стремя.
– Я не князь, я его сотский. Мое имя Фридмар. Кто вы?
– Это Илехмет-бий. – Говорящий показал на всадника чуть позади себя, одетого лучше других. – Кол-бий Илехмет сын Ешмета – под рукой его всадники десять… – он посмотрел на свои ладони и растопырил пальцы, – десять и два рода буртас!
Илехмет-бий был рослым мужчиной лет сорока, с продолговатым лицом, степняцким разрезом глаз и косматыми, дугой изогнутыми бровями, причем левая была выше правой, будто он приподнял ее, удивляясь чему-то. Темные усы скобкой обрамляли верхнюю губу, бородка была невелика и покрывала лишь сам подбородок. Темные глаза из-под нависших век взирали на руса спокойно, пристально и чуть надменно.
– Так вы буртасы! – сообразил Фридмар. – Не хазары?
– Не хазары, нет. Хакан-бек брать дань, а мы жить своя воля. Здесь земля буртас, здесь наша воля.
Фридмар осмотрел их еще раз: разницы между хазарами и буртасами он не замечал, одеты и вооружены они были одинаково, и лица, смуглые, с высокими скулами, были схожи.
– Чего хотите?
– Илехмет-бий водит много огланы. Он будет бить вас сегодня, завтра, потом тоже, день, ночь, день, ночь…
– Мы уже видели. И днем и ночью. Всех своих подобрали-то? – Фридмар показал себе за спину, имея в виду трупы буртасов на пути позади. – Не то во́роны обожрутся, летать не смогут!
– Илехмет-бий водит огланы два и десять роды! – Буртас заговорил сердито, глаза его прищурились. – Он будет бить вас и бить! Вы идти тихо, как… как червь!
– А мы не спешим никуда. До зимы всяко доберемся.
Сам Илехмет-бий сказал что-то.
– Вы не дойти Дон, – перевел толмач. – Терять люди, скот. Все терять.
– Пока что наше все при нас, а вы полсотни потеряли, да ведь?
– Давай уговор, – перевел толмач новые речи Илехмет-бия. – Половина ваше добро – наше. А мы уйти, открыть вам путь. Идет?
– Нет, – без раздумий ответил Фридмар.
Его телохранители загомонили, указывая буртасам, куда им пойти со своими предложениями, и живописуя, что могут предложить им взамен. Но говорили они на северном языке, которого буртасы не понимали совсем.
– Держи совет твой князь, – настойчиво посоветовал Илехмет-бий.
– Не буду. Он меня по головке не погладит за такие вопросы. Не будет вам половины добычи нашей, хоть удавитесь.
– Мы возьмем все! – Илехмет тряхнул плетью.
– Берите.
Илехмет пристально вгляделся в лицо руса, в упрямые серые глаза под кромкой шлема, и понял: тот не лукавит, другого ответа не добиться.
– Другое давай. Два паттар [33] – один твой, один мой. Наш паттар одолеет – наша добыча вся, вас отпускать. Ваш паттар одолеет – мы уходить, вас пускать.
– Если наш одолеет, – прищурился Фридмар, – вы уйдете и нас тревожить более
