– Мне все это кажется очень странным. – Элизабет с недоверием посмотрела на брата. – Ты о чем-то умалчиваешь, не так ли?
Он не стал отвечать, чтобы не ссориться. Алисия тем временем вошла в кабинет отца, было слышно, как они говорят со священником. Китти тоже побежала туда, с облегчением узнав, что папе легче.
– Но папа, – уговорила она, – если медицинский советник сказал тебе ехать в больницу, мы должны ехать в больницу. Мама совершенно права – тебе немедленно нужно в госпиталь. Ведь мы все хотим, чтобы ты выздоровел, папочка.
– Тут она обломает себе зубы, – проворчала Элизабет. – Если папа чего-то не хочет, то и не захочет.
Раздался телефонный звонок, и Пауль мысленно проклинал и фабрику, и все, что с ней связано. Он хотел найти Мари, хотел сказать ей, как потрясен откровениями отца. Сказать, что сочувствует ей и понимает ее гнев. Что он сделает все что угодно, лишь бы загладить вину…
– Пауль? Это фрейлейн Людерс с фабрики. Она хочет поговорить с тобой.
– Иду…
Людерс была в полном замешательстве. Две машины вышли из строя из-за постоянно рвущейся пряжи. Альфонс Динтер из цеха печати на тканях жалуется, что синяя краска почти израсходована, и неожиданно объявился важный заказчик. Господин Грундайс из Бремена хотел бы узнать о новой набивке. Он поселился в «Трех маврах» и надеется провести вечер в приятной компании.
С каким удовольствием Пауль послал бы ко всем чертям и старательную секретаршу, и нитки с краской, и господина Грундайса, но почувствовал на себе взгляд отца, наблюдавшего за его разговором с дивана. И если сейчас все бросить, от этого не будет пользы ни ему самому, ни Мари.
– Скажите господину Грундайсу, что я буду у него через десять минут. А пока позаботьтесь об остальном.
– Уже позаботились, господин Мельцер. У вас там все в порядке? Мы с фрейлейн Хофман беспокоимся…
– Для беспокойства нет никакого повода, дорогая фрейлейн Людерс. Я сейчас приеду.
Ему с трудом дался его привычный беззаботный тон, но все получилось. Что перед этим говорила мама? Быть сильным. Никогда еще он не чувствовал себя настолько слабым и беспомощным.
– Мне нужно уйти, кое-что уладить, – объявил он и, кажется, увидел на лице отца слабую улыбку. Алисию это не обрадовало, она надеялась, что Пауль убедит Иоганна последовать совету врача. – Пожалуйста, позаботьтесь о Мари. Она совершенно потеряна и нуждается в поддержке.
– Если тебе это так важно, Пауль, – пообещала Алисия. – Я сейчас же пошлю к ней Эльзу, она спросит Мари, чем ей помочь.
Доброе намерение матери совершенно его не успокоило.
– Пусть Эльза ей передаст, что сегодня вечером я хочу поговорить. Это крайне важно, мама.
Настойчивость, с которой он произносил свою просьбу, озадачила не только мать. Элизабет нахмурилась, заметив, что сейчас в семье вообще-то есть более насущные вещи, чем разговор с камеристкой. Китти, наоборот, улыбнулась лукаво, что было не очень-то уместно в данной ситуации.
– Скажи-ка, Поль, – растягивая слова, произнесла она. – Между тобой и Мари есть что-то, о чем мы еще не знаем?
– В другой раз… – ответил он, взявшись за ручку двери.
Идя к лестнице, он услышал возмущенный возглас матери:
– Пресвятая Дева Мария! Не может этого быть!
– Думаю, может, мама. Он по уши в нее влюблен.
Эльза вернулась и рассказала, что Мари легла и что после перенесенного потрясения имеет полное право немного отдохнуть. Алисия долго сидела возле мужа, они говорили о том, что касается их двоих, поэтому дочери сочли свое присутствие излишним. Пастор тоже попрощался, Китти с Элизабет проводили его вниз. Сестры пытались расспросить Лейтвина, но он ловко уходил от ответов: говорил много, но сказал мало и в конце концов прикрылся тайной исповеди:
– Ваш отец сегодня продемонстрировал исключительное мужество, леди. Можете им гордиться. А теперь прошу меня отпустить, в шесть я должен быть на вечерней мессе.
Элизабет заметила, что история обрастает все большими тайнами. Китти с ней согласилась.
– Ты думаешь, Пауль и Мари уже… – задумчиво начала она.
– Тссс, – перебила Элизабет. – Pas devant les domestiques! [48]
Гумберт остановился в этот момент возле кухонного лифта, чтобы накрывать на стол. Китти сочла жеманство Элизабет глупым, но смолчала и размышляла про себя. Пауль и Мари. Любимый брат и лучшая подруга. Как романтично!
– Интересно, Мари все еще у себя в комнате?
– Едва ли, – предположила Элизабет. – Небось уже справилась с эмоциями.
– Тогда она, наверное, в закроечной.
Но Мари не была в закроечной. Не было ее ни в комнате Китти, ни в прачечной. Только Элеонора Шмальцлер пересчитывала белые хлопчатобумажные полотенца и связывала их по шесть штук шелковым шнуром.
– Странно, – улыбнулась она. – Не хватает трех белых полотенец. Вы не знаете, где они могут быть?
Китти почувствовала на себе быстрый взгляд сестры, после чего обе с невинным выражением лица заверили экономку, что ничем помочь не могут. Может, мама взяла их в больницу, когда навещала папу?
– Вы не видели Мари, фрейлейн Шмальцлер?
– Она еще у себя, барышня. Я слышала, ей нездоровится, и она прилегла.
– Пошлите за ней, пожалуйста, – потребовала Китти. – Еще до ужина, если можно.
– Хорошо, барышня. Могу я спросить, как чувствует себя господин директор? Мы все очень волнуемся.
– Ему лучше. Мама с ним.
– Дай Бог, чтобы он скорее выздоравливал!
– Спасибо, фрейлейн Шмальцлер. Мы тоже на это на деемся.
Сестры удалились к себе, чтобы, как обычно, переодеться к ужину. Только Китти натянула на себя темно-синее шелковое платье с белым матросским воротником, изо всех сил пытаясь красиво застегнуть ремень, как в дверь постучала Мария Йордан.
– Простите, барышня…
– Я уже готова, фрейлейн Йордан. Вы можете пойти к маме.
Йордан поджала губы, она всегда расстраивалась, когда в ее услугах не нуждались, но при этом была настойчивой.
– Простите, речь идет о Мари. Кажется, она ушла… Китти уронила ремень и в ужасе уставилась на Йордан. Та изо всех сил старалась сделать грустное лицо, но не могла скрыть радости по поводу исчезновения соперницы.
– Ушла? – заикаясь, переспросила Китти. – Что вы имеете в виду?
Тогда Мария Йордан сообщила, что везде искала Мари и решила посмотреть в комнате. Поскольку они жили вместе, она не хотела посылать туда кого-то еще.
– Когда я вошла, то сначала ничего не заметила. Комната убрана, постели заправлены, шкаф закрыт. Я уже хотела идти вниз, как вспомнила, что мне нужен свежий платок. И тогда заметила, что ящик Мари пуст.
Она взяла с собой также некоторые платья, белье, чулки и обувь. Казенные вещи она оставила – три темные юбки, две блузы, длинный жакет и…
– Она сбежала, – в отчаянии прервала Китти эти перечисления. – Не попрощавшись. О боже, мы должны найти ее. Куда она могла уйти? Где собирается жить? Что вы тут стоите, фрейлейн Йордан? Идите сообщите моей сестре и маме. Пусть Густав пригонит машину. Мы должны оповестить Пауля… Как же она меня обидела! Моя Мари! Моя любимая подружка…
Йордан, конечно, подозревала, что это известие не принесет радости, но что реакция будет такой бурной, тоже не ожидала. Она нахмурилась, вокруг рта обозначились многочисленные складки, и пошла вниз к госпоже. Сейчас она выяснит, надо ли было поднимать такой шум из-за сбежавшей горничной.
Алисия и Элизабет уже сидели за столом. И действительно, госпожа восприняла новость сдержанно, фрейлейн Элизабет даже высказалась, что так будет лучше для всех. Алисия согласилась:
– Мари умная девушка и сообразила, что пришла пора подыскивать себе другое место. – Жаль, что она ушла таким образом. Хотя мне будет ее не хватать.
– В качестве камеристки она незаменима, – подтвердила Элизабет. – Ее рисунки платьев великолепны. И прежде всего – шляпы! Я рада, что она закончила мой наряд.