— Ложись! — велел он мне.
Большая рука ухватила меня за локоть и распростерла рядом с Джейми. Повалившись на влажный мох, я вдруг увидела древко стрелы, угодившей в трещину на камне; древко еще трепетало.
Я замерла, не смея даже повернуть голову от страха, и попыталась еще теснее вжаться в землю. Джейми лежал возле меня неподвижно, словно бы окаменевший. Казалось, даже птицы и насекомые умолкли, даже воздух застыл в ожидании. И вдруг Джейми начал смеяться.
Он сел и, ухватив стрелу за древко, осторожно извлек ее из расселины. Я увидела, что она оперена хвостовыми перьями дятла, обвязанными на полдюйма в ширину голубой ниткой.
Отложив стрелу в сторону, Джейми сложил ладони рупором возле рта и издал крик, потрясающе похожий на крик дятла. Опустил руки и подождал. Очень скоро из рощицы внизу под нами донесся ответный крик. Джейми широко улыбнулся.
— Твой друг? — предположила я.
Джейми кивнул, пристально глядя на узкую дорожку в скале.
— Да, это Хью Мунро, если только кто-нибудь не научился делать стрелы, как у него.
Он подождал еще, но никто не являлся на тропинке.
— А! — негромко спохватился Джейми и повернулся как раз вовремя, чтобы прямо перед собой увидеть лицо, медленно поднимающееся над краем скалы позади нас.
Лицо расплылось в улыбку, похожую на те, какие прорезают на пустой тыкве, когда из нее делают фонарь; рот был полон тесно посаженных зубов, а обладатель улыбки явно радовался тому, что удивил нас. Голова и сама по себе напоминала тыкву, сходство дополнялось оранжевато-коричневым оттенком загорелой кожи, обтягивающей не только лицо, но и круглую, лысую голову. Но вряд ли какая-нибудь тыква могла бы похвастаться такой густущей бородой и такой парой ярко-голубых глаз. Рядом с бородой появились две короткопалые руки с грязными ногтями, и вскоре на скалу поднялся обладатель тыквенной улыбки.
Тело оказалось голове под стать, определенно напоминая изображения домовых, какие делают в канун Дня всех святых[31]. Плечи были широкие, но сгорбленные и покатые, одно намного выше другого. Одна нога, казалось, тоже была короче другой, и оттого человек выступал прихрамывая и ковыляя.
Мунро, если это и в самом деле был друг Джейми, был облачен в некие многослойные лохмотья: сквозь дыры его бесформенного верхнего одеяния, которое, возможно, когда-то представляло собой женский халат, проглядывала ткань — правда, сильно полинявшая — цвета раздавленных ягод.
Он не носил на поясе спорран, а сам пояс представлял собой обрывок веревки, с которой свисали вниз головой два покрытых мехом тельца. Вместо споррана у него висел, причем на груди, а не на животе, кожаный кошель на удивление хорошего качества по сравнению с прочей его амуницией. На завязке кошеля болталась целая коллекция странных металлических побрякушек: религиозные медали, старые форменные военные пуговицы, потертые монеты и три либо четыре прямоугольных кусочка металла, темно-серых и с, некими загадочными знаками, вырезанными на их поверхности.
Пока это странное создание шустро пробиралось между каменными выступами, Джейми поднялся ему навстречу, и мужчины тепло обнялись, награждая при этом друг друга крепкими тумаками по спине — странное приветствие, принятое у особей мужского пола.
— Ну как дела в доме у Мунро? — спросил Джейми, отступив и разглядывая своего старого приятеля.
Мунро помотал головой и издал какой-то непонятный кулдыкающий звук. Затем, приподняв брови, он кивнул в мою сторону и помахал своими корявыми руками; в этом, как ни странно, изящном жесте заключался явно выраженный вопрос.
— Моя жена, — слегка покраснев, представил меня Джейми, и в его словах гордость соединилась со стыдливостью. — Женился два дня назад.
Мунро встретил новость еще более широкой, чем прежняя, улыбкой и отвесил чрезвычайно сложный изысканный поклон, коснувшись сначала головы, потом сердца и губ и в заключение почти распростершись по земле у моих ног. Проделав свой ошеломительный маневр, он вскочил на ноги с ловкостью акробата и дал Джейми еще одного тумака — на сей раз в качестве поздравления.
После этого Мунро принялся изображать руками необычайный балет, указывая то на себя, то на лес, то на меня, потом снова на себя, используя такую массу жестов, что я едва могла уследить за его летающими руками. Мне приходилось видеть и раньше общение глухонемых, но никогда оно не совершалось так быстро и грациозно. — Вот оно что! — воскликнул Джейми. Как видно, настал его черед дать приятелю тычок в виде поздравления. Не случайно мужчины так нечувствительны к поверхностной боли, подумалось мне. Закалились, постоянно колошматя один другого.
— Он тоже женился, — объяснил мне Джейми. — Шесть месяцев назад, на вдове… причем на толстой вдове, — дополнил он, истолковывая выразительный жест Мунро. — У нее шестеро детей, живет внизу в деревне Дублайрн.
— Как славно, — вежливо сказала я. — Кажется, им всем будет что поесть. — Я показала на кроликов, свисавших с пояса у Мунро.
Тот в мгновение ока отвязал одну из тушек и вручил ее мне с таким сияющим доброжелательством, что не принять подарок я не могла, улыбнулась в ответ, про себя надеясь, что на кролике нет блох.
— Свадебный подарок, — сказал Джейми. — И такой приятный. Ты должен позволить нам ответить любезностью на любезность. — С этими словами он извлек бутылку эля из углубления во мху и вручил ее Мунро.
Любезности продолжались в том же духе: втроем мы уселись распить третью бутылку. Джейми и Мунро принялись обмениваться новостями и сплетнями, и разговор не казался менее свободным оттого, что по-настоящему говорить мог лишь один из собеседников.
Я почти не принимала участия в беседе, так как не могла читать знаки Мунро, хотя Джейми и пытался подключить меня, кое-что переводя, а кое-что поясняя.
Джейми ткнул пальцем в прямоугольные кусочки свинца, прикрепленные к завязке кошелька.
— Чтобы все по закону? — спросил он. — Или это на случай, когда игра идет плохо?
Мунро наклонил голову и закивал, словно чертик из коробочки.
— Зачем они? — поинтересовалась я.
— Это габерланзии.
— Ах вот оно что! — сказала я. — Прошу прощения, что спросила.
— Габерланзии — это разрешения на нищенство, Саксоночка, — объяснил Джейми. — Они действительны только в границах одного прихода и один день в неделю, когда попрошайничество разрешено. Каждый приход имеет свою собственную габерланзию, так что нищие одного прихода не имеют права попрошайничать в других и рассчитывать там на милостыню.
— Система с некоторой претензией на гибкость, как мне кажется, — заметила я, приглядываясь к четырем «лицензиям» Мунро.
